женщину, жуткий пузырь без рук и ног пожирал создание из одной ноги и огромного розового уха. В центре картины ворочалось в грязи нечто невообразимое — клубок извивающихся червей с одним вылупленным кровавым глазом, злобно взирающим на окружающую нечисть. Все эти чудовища терзали, пожирали, мучили друг друга, и картина словно сочилась страданием, ненавистью и злобой…
— Ужасная картина! — проговорила Надежда вполголоса и невольно передернулась как от озноба.
— Не столько картина ужасна, — возразил экскурсовод, — сколько ужасны сам ад и населяющие его твари. Но эти ужасные твари — лишь мелкие прислужники того, кто…
— Луций Ферапонтович! — послышался вдруг из коридора приглушенный женский голос.
Надежда Николаевна оглянулась и увидела в коридоре кассиршу музея, ту самую, похожую на раскормленную жабу особу. Кассирша делала руками какие-то странные знаки и подмигивала экскурсоводу поочередно обоими глазами.
— Что случилось, Марфа Матвеевна? — осведомился престарелый экскурсовод.
— Кровопийца пришел! — прошипела кассирша трагическим шепотом.
— Анатолий Васильевич?
— Он, он, злодей! Сейчас сюда заявится… только на вас вся надежда, только вы с ним можете сладить!
— Как, разве сегодня вторник? — Экскурсовод заморгал, зашевелил губами, будто что-то подсчитывая.
— Вторник, вторник! — закивала кассирша.
— Прошу извинить! — Луций Ферапонтович галантно поклонился Надежде. — Дела, знаете ли! Но я надеюсь управиться быстро, так что вы не уходите, мы с вами еще не закончили осмотр экспозиции, можно сказать, впереди самое интересное…
— А кого это ваша кассирша называет кровопийцей? — заинтересовалась Надежда Николаевна.
Ей казалось, что, учитывая специфику музея, это должен быть какой-то особенный персонаж.
— Да вы не относитесь к этому всерьез! — усмехнулся экскурсовод. — Это у Марфы Матвеевны с ним какие-то сложные отношения, а так это самый обычный человек, начальник административно- хозяйственного отдела ВНИИПНЯ господин Беневоленский… между прочим, милейший, очень воспитанный человек…
В это самое время в дверях зала появился высокий седой мужчина лет пятидесяти, в аккуратно отглаженном сером костюме и дорогих итальянских ботинках. На лице его было выражение брезгливого удивления, как будто он никак не мог понять, как это его сюда занесло.
Луций Ферапонтович бросился ему навстречу и воскликнул с наигранной радостью:
— Никак, Анатолий Васильевич почтил нас своим вниманием! Чем обязаны?
— Прекрасно знаете чем! — отозвался вошедший. — У нас с вами аренда по какой срок оформлена?
— Как — по какой? — заволновался экскурсовод. — Вы же знаете, по какой… по апрель две тысячи пятнадцатого…
— Вот только не надо меня за нос водить! Никакого не пятнадцатого, а пятого…
— Что вы, Анатолий Васильевич! — Экскурсовод замахал руками в притворном ужасе. — Как это может быть, что пятого? Это никак не может быть! Я ведь точно знаю, что пятнадцатого!
— Говорю вам, что пятого! — кипятился Беневоленский. — А это значит, что она давно уже закончилась и вы должны…
— Никак такого не может быть! — не сдавался упорный Луций Ферапонтович. — Вы, наверное, плохо посмотрели, вы, наверное, просто единичку не разглядели…
— Да нечего из меня дурака делать! — рассердился начальник. — Давайте вместе посмотрим, какая там единичка!
— Давайте, давайте! — отчего-то обрадовался экскурсовод и достал из кармана круглые часы на цепочке. — Давайте посмотрим!
— Что вы мне показываете? — нахмурился Анатолий Васильевич. — Зачем мне ваши часы?
— А вот вы взгляните, который час? — странным, вкрадчивым голосом проговорил Луций Ферапонтович и поднес часы к самым глазам начальника. Тот удивленно взглянул на старинный циферблат и словно приклеился к нему взглядом.
Экскурсовод начал медленно, ритмично раскачивать часы, негромко приговаривая:
— Раз-два, голова! Три-четыре, это гири! Пять-шесть, можно сесть! Семь-восемь, очень просим!
Кассирша, незаметно появившаяся за спиной Беневоленского, подставила ему стул с кривыми капризными ножками, Анатолий Васильевич опустился на него, не отводя взгляда от качающихся часов.
Луций Ферапонтович проговорил ласковым, ненатуральным голосом:
— И незачем так волноваться! Вы же знаете, что дважды два — четыре и аренда у нас с вами бессрочная. А если у вас будут какие-то проблемы, всегда можете ко мне приходить. У меня всегда найдется для вас время. Но только по вторникам. А сейчас вы можете проснуться. Девять-десять, тесто месят!
Беневоленский захлопал глазами, встал со стула, взглянул на свои собственные часы и ахнул:
— Ой, засиделся я с вами, а меня уже давно директор ждет! Ну ладно, значит, договорились — во вторник я к вам зайду, и мы наконец решим все наши проблемы!
— Непременно! — напутствовал его Луций Ферапонтович. — Только не забудьте — во вторник!
«Ну и жук этот Луций! — восхищенно подумала Надежда Николаевна, наблюдая из укромного уголка все эти манипуляции. — Как он ловко провел начальство!»
Но тут же она представила, как Луций Ферапонтович, мягко улыбаясь, раскачивает свои часы перед ее носом. Загипнотизирует и внушит что-нибудь нехорошее. Или заставит забыть, к примеру, кота Бейсика. И вручит черного котенка, сам же говорил, что любит только черных котов. Нет, от этого экскурсовода нужно держаться подальше!
И Надежда Николаевна решительно шагнула к выходу. Ей удалось уйти незамеченной, пока Луций Ферапонтович переговаривался о чем-то тихонько с кассиршей.
Надежда направилась к перекрестку, чтобы поймать маршрутку, настроение ее было так себе. Конечно, интересно было послушать экскурсовода, она узнала для себя много нового, повысила, так сказать, свой культурный уровень, но по интересующему ее делу ничего не выяснила. Каким образом этот музей связан с ее соседкой по квартире? Точнее, с той, бывшей соседкой, Верой Анатольевной Мельниковой. Анатольевной… а как звали того типа из начальства, которому экскурсовод так удачно задурил голову с помощью гипноза?
У Надежды Николаевны всегда была хорошая память на лица и имена, так что сейчас она без труда вспомнила, что того типа кассирша называла Анатолием Васильевичем. Что ж, это может быть простым совпадением, Анатолий — имя распространенное…
Надежда тяжко вздохнула и остановилась на перекрестке. Маршрутка пролетела мимо, потому что она забыла поднять руку, и Надежда еще больше расстроилась — на нее редко находит такая забывчивость. Задул сильный ветер, и соринка попала в левый глаз. Надежда Николаевна отвернулась, чтобы достать платок, как вдруг рядом с ней остановилась большая темная машина и густой бас проговорил с сильным кавказским акцентом:
— Дама, садись в машина, я тэбя довэзу, куда надо!
— Никуда мне не надо! — выпалила Надежда, отскочив от края тротуара. — Езжай своей дорогой!..
— И дэнег нэ возьму! — не унимался водитель.
— Тем более… езжай мимо, а то милицию позову! Я к незнакомым мужчинам не сажусь!
— Надюха, ты меня не узнала, что ли? — Кавказский акцент куда-то подевался, а голос показался Надежде удивительно знакомым. Она удивленно повернулась к водителю, вгляделась в него… и радостно выпалила:
— Шурик, это ты, что ли?!
За рулем машины сидел, давясь от смеха, Шурик Дьяков, давний, еще институтский приятель
