Тут Педро Коралес вдруг умолк и попытался взять медсестру за руку.
Жермене казалось, что сердце ее вот-вот разорвется, ее охватило неизъяснимое волнение. Не только слова перуанца до крайности смущали ее; еще большей тревогой и отчаянием наполнила ее мысль о том, что этот человек расточал ей комплименты и благодарил за заботу об умершей, тогда как в действительности он должен был бы проклинать ее за глупую неосторожность, отправившую его тетушку на тот свет.
Жермена не в силах была выслушивать и далее эти незаслуженные, как ей казалось, дифирамбы.
— Сударь, сударь, — твердила она, — остановитесь… Вы не должны так говорить… Не благодарите, не превозносите меня, ведь это я виновата во всем, я одна.
— Бог с вами! — воскликнул ошеломленный перуанец. — Что вы имеете в виду?.. Вы виновны?.. Но в чем?..
И он так выразительно взглянул на девушку, что та смутилась еще больше.
В ту же минуту, позабыв о предписанной правилами сдержанности, Жермена упала в кресло и заплакала навзрыд:
— Смерть вашей тети случилась по моей вине, сударь, ах, если б вы только знали… Я в таком отчаянии… Но она так страдала, бедняжка, и я подумала, что поступаю правильно…
И тотчас же, на едином дыхании, она рассказала перуанцу о допущенной ею профессиональной оплошности, в которой усматривали причину смерти Кончи Коралес.
По мере того, как она говорила, девушка все больше отчаивалась, ей казалось, что сейчас с ней случится обморок — настолько она была взволнована. В глазах у нее потемнело, выступили слезы; усталая и ослабевшая, она ощутила, что вокруг все завертелось, что она теряет сознание, впадает в забытье. Испустив глубокий вздох, Жермена закрыла глаза.
Внезапно Жермена словно очнулась от долгого сна, хотя спала она не более секунды. А, может, она продолжала грезить? Она чувствовала, как ее берет в плен и прижимает к себе, не давая пошевельнуться, чье-то сильное, гибкое тело и как кто-то тихо нашептывает ей слова любви.
Чьи-то уста нежно коснулись ее губ, и пылающий лоб ее ощутил свежий вкус страстного поцелуя.
Жермена попыталась высвободиться.
— Сударь! — возмущенно вскрикнула она.
Но в ту же минуту ей ответил нежный голос, исполненный трепетной страсти:
— Люблю вас, вы прелестны, восхитительны.
Потрясенная Жермена не верила своим глазам: перед ней, на коленях, стоял перуанец, Педро Коралес!..
Глава вторая
ПРИОБРЕТЕНИЕ ФИНАНСИСТА МИНЬЯСА
В тот серый, грустный осенний день стояла отвратительная ноябрьская погода.
Все утро лило как из ведра, и только часам к одиннадцати дождь стал стихать и уступил место туману, который окутал все вокруг, скрадывая углы домов, и словно накрыл Париж погребальной вуалью.
В домах, соседствовавших с площадью Биржи, зажгли газ.
Окна замерцали светом, на площади мигали фонари, а громадные электрические светильники охватывали все предметы светящимся сине-фиолетовым ореолом, и от этого снующие взад-вперед прохожие казались фантастическими, почти нереальным.
Был всего час пополудни, на шоссе царило необычайное оживление.
Машины следовали друг за дружкой, спускаясь вниз по улице Четвертого Сентября или сворачивая к Большим Бульварам, были здесь и грузовики, и шикарные легковые автомобили, и дребезжащие развалюхи.
Время от времени эта безумная круговерть достигала небывалой мощи и вызывала восторг; грохотал, выписывая вензеля, автобус, неуклюжий, как мастодонт, отвешивающий поклоны, стараясь протиснуться в этой невообразимой сутолоке, он задевал и обрызгивал грязью прохожих, которые провожали его проклятиями, уносил все новые волны пассажиров, а те, едва оказавшись на улице, спешили отправиться по своим делам.
Впрочем, на площади Биржи — этой необычной площади, подобной которой не найдешь в целом мире — царила особая, ни на что не похожая атмосфера, в которой даже случайно оказавшиеся там прохожие вдыхали какую-то нервозность, взволнованность, нечто демоническое.
То была атмосфера лихорадки, все дышало там золотой лихорадкой, самой жгучей из всех известных, лихорадкой, что неизменно воцаряется в часы торговых сделок в храме, возведенном во славу богини современности — Фортуны!
Со стороны биржи к низко нависшим облакам несся мощный, всеохватывающий, нескончаемый гул, напоминающий могучий человеческий голос, порой у него перехватывало дыхание и тогда он смолкал, затем раздавался снова, пронзительный до звона в ушах, нестерпимый, завораживающий, способный довести до безумия.
Любопытные, заполнившие ступеньки биржи, биржевые маклеры, все те дельцы от финансов, вся жизнь которых протекала здесь, представляли собой зрелище необычайное.
Среди разношерстной публики выделялось несколько странного вида субъектов с непокрытой головой — то были всего-навсего клерки биржевых маклеров, — которые на бегу, второпях что-то строчили, делали пометки на маленьких бумажных карточках, мчались вверх и вниз по лестнице, что-то выкрикивали осипшими голосами, изо всех сил работали локтями, пробиваясь к телеграфу или телефону, — адский круговорот, в котором каждый старался во что бы то ни стало опередить другого.
В тот день рынок переживал глубокое потрясение, кризис казался неотвратимым.
Неожиданно, в момент открытия биржи, стало известно о довольно-таки странной афере — речь шла о пушках, в большом количестве заказанных одной французской фабрике какими-то иностранцами.
Этот факт сам по себе не был необычен, а между тем пульс биржи забился с безумным ускорением.
Едва только о деле стало известно, как тотчас поползли разноречивые слухи, они подтверждались, обретали своих хулителей и своих яростных защитников.
Все столпились вокруг так называемой «корзины»[2], шепотом передавая друг другу самую невероятную информацию:
— Господи, да ведь это война… Продаю золотые прииски.
— А я продам свои медные рудники.
— Слышал кто-нибудь, что предпринимает Ротшильд?
Первым делом пытались выведать, какую позицию занимают крупные биржевые спекулянты.
Продают или покупают?
Играют на повышение или на понижение?
Новость, принесенная неизвестно кем и откуда, мгновенно облетела всех.
Обрушившись ураганом, она буквально перелетала из уст в уста, грозила бурей.
Кто-то крикнул:
— Играем на понижение.
В ответ прозвучало:
— Черт возьми, трюк известный, завтра же произойдет повышение на два пункта.
С этого момента биржевики потеряли всякое хладнокровие, на маклеров обрушился поток распоряжений.
— Продавайте! Продавайте!
Или:
— В конце дня продаю все.
