— Ну что ж… Прошу внимания, господа присяжные! Переходим к допросу свидетелей.
Свидетелей было много, но показания большинства из них не внесли ничего существенного.
Одни вообще ничего не знали, другие, оцепенев от ужаса, не осмеливались вымолвить ни слова.
Показания свидетелей были неопределенными и шаткими, в любую минуту сын Фантомаса мог ловко воспользоваться какой-нибудь чудовищной двусмысленностью.
Вот тут-то и настал черед Жюва и Фандора.
Картина разом переменилась.
Обвинение стало четким и убедительным.
Первым свидетельствовал Жюв. Говорил он убежденно, ясно, приводил неопровержимые доказательства, избегал доводов, которые можно было бы оспорить.
Сыщик был спокоен, держался уверенно. Утверждения Жюва были четкими и категоричными, председательствующий ни разу не перебил его.
— Господа присяжные сами сделают надлежащие выводы, — только и сказал он, когда Жюв закончил. — Думаю, что выражу общее наше мнение, если уже сейчас поблагодарю вас за столь смелые и основательные показания, а также за вашу преданность долгу, лучшим доказательством которой послужил арест обвиняемого.
Смущенный Жюв ответил глубоким поклоном, а председательствующий обратился к Жерому Фандору.
— Не угодно ли и вам, сударь, сообщить, что знаете вы по данному делу?
Фандор невольно вздрогнул. Он вспомнил, как умоляла его Элен пощадить Владимира.
— Сжальтесь над ним, — упрашивала девушка, — будьте милосердны. Подумайте, какой страшной будет месть Фантомаса, его мести вам я не переживу.
Эти воспоминания крайне смущали Фандора.
Как и Фантомас, князь Владимир был презренным негодяем; с самим Фантомасом Владимир вряд ли мог бы сравниться, но от этого он не был менее опасен.
Оба они — изгои, место которым за решеткой, только так можно их обезвредить.
Общество имеет право на месть и ответные удары, долг всякого порядочного человека — способствовать борьбе за справедливость.
Фандор закрыл глаза. «Того, что мне известно, — думал он, — вполне достаточно, чтобы Владимира приговорили к смертной казни. Если я смолчу или попытаюсь смягчить показания Жюва, я не только солгу, но и поступлю подло. Правда одна, и с ней не лукавят».
Ничего не страшась, Фандор последовал примеру Жюва и заговорил решительно и твердо.
Показания его были коротки.
Ни одного лишнего, рассчитанного на внешний эффект слова, никаких собственных суждений о Владимире: у Фандора и в мыслях не было произвести впечатление на судей.
Журналист скромно выполнял свой долг, рассказывал обо всем, что знал, но до чего же страшны были эти простые факты!
Показания Жюва и Фандора весомым грузом легли на весы правосудия.
— Господин прокурор республики, — спросил председательствующий, — настаиваете ли вы на заслушивании других показаний?
— Того, что мы слышали, вполне достаточно, — отвечал хранитель закона.
— Желает ли защита выслушать других свидетелей?
Юный стажер пробормотал что-то невнятное, но явно отрицательное.
— В таком случае, господа, — обратился председательствующий к другим членам суда, — мы ненадолго прервем наше заседание.
— Послушай, — спросил Жюв у Фандора, — выходит, Фантомас не посмел-таки явиться сюда?
Всем своим видом Жюв сам опровергал свои же слова.
Глаза его шныряли по залу, пристально всматриваясь в незнакомые лица.
В действительности, Жюв не думал, что Фантомас отступился, он знал — злодей обязательно попытается спасти сына; Жюв был готов к любым неожиданностям — теперь или никогда.
Фандор тоже бы настороже.
Понизив голос, он встревоженно спросил:
— Жюв, вы хорошо разглядели присяжных?
— Еще бы!
— Заметили вы, что их председатель — финансист Миньяс?
— Конечно, заметил.
— Не нравится мне все это, — задумчиво сказал Фандор.
— А теперь — молчок, — предупредил его Жюв. — Судьи вновь занимают свои места, заседание сейчас продолжится.
Взглянув на часы, Жюв нервно добавил:
— Остался час, целый час смертельной тревоги… Черт возьми! Если через час Фантомас не объявится, клянусь тебе…
Жюв умолк, и Фандор переспросил его:
— Клянетесь в чем?
Жюв ничего не ответил; кусая губы, он смотрел прямо перед собой.
«Жюв что-то замышляет, — подумал Фандор, — он что-то от меня скрывает».
Глава двадцать четвертая
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРИСЯЖНЫХ
Жюв не ошибся! Перерыв оказался коротким, присяжные вновь заняли свои места, невозмутимые и серьезные как никогда; предстояла обвинительная речь прокурора, затем — судебные прения — последние атаки обвинения, последние попытки отбить эти атаки.
Как правило, вторая часть судебного заседания протекала очень быстро.
Исход дела казался предрешенным. Содержание приговора почти не вызывало сомнений: Владимир обвинялся в столь тяжких преступлениях, что генеральному прокурору ни к чему было произносить длинную обвинительную речь, а юный стажер, смирившись с неотвратимостью смертного приговора, не собирался выходить за рамки заранее заготовленной пышной защитительной речи, которую ему помог составить друг их семьи, искушенный в своем ремесле адвокат.
Генеральный прокурор говорил не более десяти минут.
Он кратко изложил выдвинутые против Владимира факты обвинения, напомнил о совершенных им преступлениях.
Показания Жюва и Фандора все расставили по своим местам.
Обратившись к присяжным, генеральный прокурор призвал их позабыть о страхе, жалости и снисхождении и с честью выполнить свой долг.
— Рука правосудия, — вещал он, — все еще не покарала коварного злодея Фантомаса, сеющего страх и террор, но, наказав его сына, вы тем самым накажете и его самого… Такова первая причина, призывающая вас забыть о жалости… Я позволю себе напомнить, господа, что преступления нередко имеют смягчающие обстоятельства, однако то, что совершил обвиняемый, не имеет никаких оправданий; все его злодеяния несут печать такой низости, что способа хоть как-то преуменьшить их невероятную гнусность просто не существует. Будьте же справедливы, господа!.. Я надеюсь, что, вынося приговор, вы будете суровы и покараете злодея смертью. Только смертная казнь может стать достойной общественной местью, общество должно отомстить сыну Фантомаса, как отомстило бы оно ему самому!
Затем слово предоставили защите; задача перед молодым стажером стояла нелегкая.
Как и генеральный прокурор, он был краток.
Да и что мог он сказать? К каким чувствам мог воззвать, чтобы смягчить судебных заседателей, под внешней непроницаемостью которых легко угадывалась безжалостность?
