Она кивнула, он выплеснул старый кофе в ведро. Колба была такой черной, что цвет ее после этого ничуть не изменился. Она уселась на стул, который выглядел целее остальных. Томас залил в кофеварку воду из пластиковой канистры.
— Что это за дерьмо, куда ты вляпалась?
Сибилла вздохнула:
— Не спрашивай. Не имею ни малейшего представления.
Повернувшись, он посмотрел на нее:
— А что у тебя с волосами?
Она не ответила. Он ткнул пальцем в торчавшую из мусорной корзины газету «Афтонбладет».
— Так тебе шло больше, — произнес он, одновременно вытряхивая в корзину старый фильтр. Половина кофейной гущи ляпнулась на пол.
— На самом деле я пришла попросить тебя о помощи.
— Тебе нужно алиби?
Она разозлилась. Понимала, что он шутит, потому что нервничает. Он всегда так делал. Но обычно он знал, когда остановиться, потому что ей уже больше не смешно.
— В «Гранде» я была, это правда. Но, как ты догадываешься, мне будет трудно объяснить полиции почему.
Он сел напротив. Кофеварка запыхтела, и в черную колбу упали первые капли.
Наверное, он уловил новый тон в ее голосе, потому что стал вдруг совершенно серьезным.
— Так ты ночевала на халяву?
Она кивнула.
— А этот урод расплачивался? — Он показал в мусорную корзину.
Она снова кивнула.
— Вот так номер! А в Вестервике?
Она откинула назад голову и закрыла глаза.
— Понятия не имею. Я никогда в жизни не была в Вестервике. Я не понимаю, что происходит.
Она снова посмотрела ему в глаза. Он покачал головой:
— Ни хрена себе новости! Да уж, ничего не скажешь! — Схватив себя за бороду, он снова покачал головой. — Ну и какая тебе нужна помощь?
— Забери мамашины деньги. Я боюсь идти на почту.
Они посмотрели друг на друга поверх стола. Он знал, что такое мамашины деньги. Когда они жили вместе, он помогал ей пропивать их до последнего эре. Он поднялся, пошел за кофе и по дороге прихватил чашку. Ручки у чашки не было, и выглядела она так, словно ее вообще ни разу не мыли.
— Ты сегодня ела?
— Нет.
— В холодильнике хлеб и плавленый сыр.
Она встала, чтобы взять еду. Особого голода она не чувствовала, но глупо не воспользоваться случаем. Она вернулась к столу, он разлил кофе. Снова схватился за бороду. Она отложила в сторону хлеб и тюбик с сыром.
— У меня нет выхода, иначе я бы тебя не просила. Я не смогу без этих денег.
Он кивнул:
— О'кей… — Перед тем как продолжить, отхлебнул кофе. — Я схожу туда, попробую. По старой дружбе.
Они посмотрели друг другу в глаза. Эта дружба для нее бесценна — пока он трезв. Это ее единственный контакт с внешним миром.
Но, как только он начнет пить, он потребует расплаты. По старой дружбе.
~~~
Выйдя из зала общественного центра, она направилась прямиком ко двору КМА. Никто не попытался остановить ее. Мать, наверное, изо всех сил спасала рождественское настроение.
Куртку она не надела, на улице было холодно, но разве это имело значение? Легкие снежинки, кружась, ложились на землю, как искрящиеся конфетти, и она откинула голову назад, пытаясь ловить их губами.
На душе у нее было так хорошо. В мире больше нет тревоги. Все ерунда — важно только то, что она идет к Микки. И весь мир принадлежит ей. У края дороги стоят одетые в белое люди и машут ей руками. Они ликуют. Как в кино, которое она смотрела в прошлую субботу. Она идет, и вокруг распространяется сияние. Луч небесного света освещает каждый ее шаг. Она машет рукой в ответ ликующим людям и кружится в снегу.
«De Soto» стояла у мастерской. Мысль о том, что Микки может находиться где-нибудь в другом месте, попросту не приходила ей в голову.
Теперь все у нее в руках.
Конечно, он должен быть там. Где же еще ему быть?
Поклонившись сопровождавшей ее публике, она открыла дверь и вошла. Вдохнула долгожданный запах машинного масла и почувствовала, как по телу растекается радость.
— Микки!
Что-то шевельнулось за сваленными в кучу покрышками. Она направилась туда, и луч небесного света все еще озарял ее путь. Но, прежде чем она успела дойти, из-за шин показалась голова Микки.
— Привет… что ты здесь делаешь?
Где-то в самой глубине души ей вдруг стало ясно, что в его голосе нет радости. Он говорил скорее раздраженно. Но она улыбнулась:
— Я пришла.
Он посмотрел куда-то вниз, она не видела, куда именно. И если бы в этот момент она могла думать, она бы подумала, что он застегивал штаны.
— Сибилла, сейчас я не… А ты не можешь прийти завтра?
Завтра?
Что там такое?
Она приблизилась.
За сваленными в кучу покрышками было расстелено коричневое клетчатое одеяло. А под ним лежала Мария Юханссон.
Сияние вокруг нее погасло.
Избранная.
Она — только его. Он — только ее.
Его тело, содрогающееся над ее телом. Для нее.
Они двое, едины.
Вместе.
Все, что угодно, ради одной секунды этой близости.
Все, что угодно.
Она посмотрела ему в глаза. Его лицо исчезло. Она попятилась назад.
— Сибилла…
Спина уперлась в стену. Дверь справа. Нажать на ручку.
Ликующие люди ушли, оставив ее в одиночестве. «De Soto-Firedom». Вот она. Триста пять лошадиных сил. До незапертой двери четыре шага. Ключ зажигания на месте.
Прочь. Прочь. Прочь.
