то не мог сразу подбежать и обнять отца. Хотя, если бы даже у мальчика и была такая возможность, он вряд ли осмелился бы подойти к нему, с таким ожесточением и ненавистью смотрел этот озверевший человек на сына. — Так, значит, ты жив? — страшным голосом заревел он на Иорама. — Ты жив и даже лечишь людей, да? Значит, ты сдружился с этим сатаной?
— Отец! — со страхом и мольбой воскликнул Иорам. — Успокойся, отец! Да, я жив, а он вовсе не сатана, он ученый!
— Значит, он и тебя сделал ученым, да? Переманил тебя? И ты тоже сатаной стал, да? — рычал отец, не обращая никакого внимания на слова сына.
Люди с недоумением смотрели на происходящее, переводя непонимающий взгляд то на отца, то на сына.
— Отец, отец!.. — Иорам старался успокоить отца, но разбушевавшийся человек не слышал ничего.
— Я покажу тебе, какой ты ученый! — ревел тот и вдруг со всей силой замахнулся на сына палкой…
Однако он промахнулся, и палка, пролетев мимо Иорама, опустилась на голову стоящей рядом с ним больной женщине. Женщина вскрикнула и, сраженная сильнейшим ударом, упала на землю.
— Оте-е-е-ец! — кричал в ужасе Иорам. — Что ты делаешь! Опомнись!
— Он убил женщину! Он женщину убил! Остановите этого бешеного! — встревожилась, закричала толпа.
Отец Иорама еще раз замахнулся палкой на сына и опять промахнулся. На этот раз удар пришелся по ноге стоящего в толпе маленького мальчика, который не успел вовремя отскочить в сторону. Малыш душераздирающе вскрикнул и тоже упал на землю.
Народ волновался, так до конца и не понимая, что же здесь происходит. Кто-то бросил камень в озверевшего человека, но тот ничего не видел вокруг себя и не чувствовал. Он готовился к новому нападению на сына.
— Остановите же этого сумасшедшего… Скрутите же его скорей! Смелее, смелее! — поощряли стоящие сзади люди тех, кто стоял в передних рядах, но те боялись подступиться к 'бешеному' с огромной палкой.
Иорам не прятался от отца и не защищал себя. Он только умолял его:
— Оте-е-ец, успокойся! Успокойся же, оте-е-ец! — твердил он сквозь душащие его и текущие от бессилия горькие слезы.
Отец же в это время заметил расставленные на камне баночки и горшочки с лекарствами и одним взмахом палки разнес их на кусочки.
— Что ты натворил! — возмутился Иорам и бросился туда, где еще несколько секунд назад находились целительные мази, настойки и порошки, в надежде что-нибудь спасти и уберечь. — Зачем, зачем ты разбил их? Как же нам теперь помочь этим людям? — рыдал Иорам, собирая осколки дрожащими от горя руками.
Отец поднял палку и снова двинулся на сына, опустившегося на колени перед разбитыми баночками.
— Остановите его, остановите! Он убьет его! — кричали в ужасе люди.
А Иорам поднял голову и смело посмотрел отцу в глаза. В этот момент тот был похож на разъяренного зверя, ничего не видящего перед собой, кроме крови. Но Иорам даже не попытался уклониться от жестокой палки. Он смотрел с вызовом на палку, на отца и кричал в исступлении:
— Зачем ты разбил баночки? Что тебе нужно?
И в это время мальчик почувствовал страшный удар, который пришелся по лбу. Ему показалось, будто это страшный ураган с ужасающим громом и молниями, со всей своей необузданной силой обрушился на него, подхватил, закружил и бросил на землю. Иорам рухнул на спину, а из разбитой головы хлынула алая кровь.
— Убил сына! Сумасшедший! Бешеный! Мальчика убил! — забушевала толпа. — Остановите же его, свяжите его!
Наконец, несколько молодых парней подкрались к отцу Иорама сзади и приготовились к нападению. Он же в это время обернулся к Амон-Pa, который старался уберечь Иорама, прикрыть его собой, и заревел:
— Я и тебя, гадину, не оставлю в живых! — и со всей какой-то нечеловеческой силою замахнулся палкой.
Амон-Pa, как и Иорам, даже и не попытался отвести от себя этот мощнейший удар, и если бы палка действительно обрушилась на мальчика, то она расколола бы его голову на две части…
Дальше все произошло в мгновенье ока. В этой суматохе никто и не заметил, как, когда, в какое мгновение оказалась перед сыном Мара и, обняв его, закрыла своим телом. В этот момент она была похожа на большую, прекрасную и смелую птицу, готовую на все ради жизни своих птенцов… Страшный удар, предназначенный Амон-Ра, пришелся прямо в висок женщины… Мара застонала, ноги ее подкосились, и она тихо, все так же пытаясь удержать в своих объятиях сына, соскользнула вниз к его ногам.
Амон-Pa взглянул на спасшую его женщину, и чуть было не лишился сознания.
— Мама, мама! — бросился он с криком отчаяния на грудь матери. — Мама, моя добрая, любимая, ласковая мамочка!
Кто-то, не дожидаясь, пока отец Иорама соберется с силами и нанесет новый удар, успел подставить ему подножку, и тот, выронив палку, упал. И в этот момент несколько крепких парней схватили его за руки и за ноги, подняли в воздух и оттащили в сторону, где его связали, а затем бросили посреди площади рядом с камнем, на котором недавно стояли горшочки с лекарствами. При падении он сильно ударился спиной об этот камень и, заревев от страшной боли, захотел вскочить на ноги, чтобы отомстить своим обидчикам, но не смог, так как боль насквозь пронзила все его тело, а тугие веревки крепко держали руки и ноги.
Люди со всех сторон уже спешили к Иораму, чтобы привести его в чувство; кто-то бросился на помощь женщине, у которой была сильно разбита голова; а кто-то успокаивал плачущего мальчика со сломанной ногой. Вокруг Мары тоже собрался народ. Только взбешенный человек валялся на земле без внимания, помощи и сочувствия. У него был сломан позвоночник, и поэтому он стонал и рыдал от страшных болей, сковавших тело. Но ни у кого он не вызывал жалости, а лишь презрение.
Кровь, струйкой шедшая из разбитой головы Мары, застилала ей глаза, и Амон-Pa очень бережно старался очистить от крови лицо матери рукой, но сделать это было невозможно, так как кровь текла слишком сильно. Мара чуть-чуть приоткрыла глаза и сквозь алую, липкую пелену узнала сына. Она улыбнулась ему, и Амон-Pa почувствовал великий, согревающий поток любви матери, шедший из ее сердца.
— Мама, моя любимая, моя добрая мама!.. — снова разразился рыданиями мальчик.
Мара ласково улыбнулась и тихо промолвила:
— Не плачь, сынок… Тебе ведь уже восемь лет… Как ты повзрослел… Знаешь, я недавно видела тебя во сне, ты чудесно рассказывал мне обо всем, чему научил тебя Андрей… И ты прекрасно лечишь людей… Это очень хорошо, мой сынок!..
Мара говорила отрывисто, часто замолкая, чтобы немного передохнуть.
Амон-Pa заметил, как прекрасное синее сияние, струящееся откуда-то изнутри, осветило удивительно спокойное и ласковое лицо Мары.
Она собралась с силами и произнесла:
— Дай мне поцеловать твой лоб, сынок… Амон-Pa нагнулся и лбом коснулся горячих губ матери. Ее нежный поцелуй влил в его сердце весь свет и теплоту Вселенной. И тут ее голова упала на бок, на устах заиграла тихая улыбка, а глаза закрылись.
— Погибла женщина! — произнес кто-то стоявший рядом.
— Испустила дух, бедная! — печально проговорила старая женщина.
— Умерла! — сказал один пожилой мужчина, будто кому-то поясняя значение слов 'испустила дух'.
А дед, которого совсем недавно исцелил Иорам, применив всю философию жизни, произнес спокойно, с достоинством, во всеуслышание, вкладывая в свои слова какой-то таинственный смысл:
