для того и дорога, чтобы люди ходили по ней со своими ношами. Есть ноша — будет дорога, нет ноши — не будет дороги. Но что должен нести человек, какую ношу? Он должен нести ношу забот. Если человек идет по дороге, согнутый в плечах под тяжестью забот о других, и несет эту тяжесть с чувством долга, с чувством постоянной сердечной радости, то дорога эта есть путь восхождения его души, независимо от того, что иногда по ней приходится и спускаться'.
Путь, дорога, путь!
Амон-Pa догадывался, что тайна камня-письма заключалась именно в этом слове. Одно за другим всплывали в мыслях наставления Андрея, зазвучал его, такой дорогой сердцу Амон-Pa, голос. 'Пойми, мой мальчик, — говорил Андрей, — путь есть сама жизнь. А человек есть вечный путник Вселенной… Жизнь на Земле — это только отрезок нашего вечного пути, пути в Беспредельность… Душа направляется по видимым и невидимым путям… Честь путника — его ноша'…
Далее Андрей говорил: 'Дорога есть матерь мудрости. Идущий легким путем катит свою душу по спуску вниз. Путь — это наша мысль. Самая сложная дорога — это дорога Любви и Добра. Возвышенные мысли есть путь, ведущий вверх… Дорог много, но у каждого свой путь, который он несет в себе с рожденья. Человек по-настоящему живет только тогда, когда идет по собственной дороге и несет собственную ношу. Эго есть истинная жизнь и истинная дорога. Тайна собственного пути заключена в душе. Ключ к душе хранится в сердце. Сердце выдает его только ценою любви'.
Эти наставления Андрея, ярко прозвучавшие его голосом во внутреннем мире Амон-Pa, помогли найти мальчику ответы на некоторые волнующие вопросы, однако суть камня-письма и на этот раз осталась не до конца раскрытой.
Амон-Pa очнулся от своих мыслей и оглянулся. Рядом с ним на земле сидели Иорам и Илья.
— Иорам, — обратился Амон-Pa к ученику и привстал, — придется тебе подняться в пещеры и взять мазь для лечения травм…
— Для кого? — спросил Иорам.
— Ты должен вылечить своего отца.
Лицо Иорама исказилось от гнева.
— Мой отец заслуживает, чтобы всю жизнь быть прикованным к постели. Тогда он причинит людям меньше зла. Разве не он убил твою маму? Разве не он уничтожил все лекарства? Так почему я должен его лечить?
Амон-Pa тихо и спокойно ответил:
— Иорам, не будем судьями твоему отцу. Ты — целитель. Ты обязан помогать людям, несмотря ни на что…
— И потому я обязан лечить даже злых и недостойных? Может быть, я должен лечить и врагов, чтобы они потом опять причиняли зло? — не успокаивался Иорам.
— Да, это так, если даже ты знаешь, что он все же останется твоим врагом. Кроме тебя твоего отца исцелять никто не будет.
Иорам умолк. Затем, немного помолчав, он встал и поспешил к пещерам.
Илья тоже поспешил домой, где его ждала работа.
Амон-Pa пошел к мастерской ювелира Захария.
Золотых дел мастер сидел перед своей мастерской и ждал Амон-Pa. Увидев мальчика, он широко улыбнулся и проговорил:
— Заходи, сынок, в мастерскую, посмотри, как я живу! — ювелир волновался, хотя не мог понять причину своего волнения.
Мастерская была слабо освещена, так как ее единственное, маленькое окошко пропускало совсем немного света. Но Захарию это не мешало, он любил работать при горящих свечах. В одном уголке мастерской стояла тахта, около окошка — рабочий стол Захария, остальные углы и ниши в стенах были заняты инструментами, а на полках лежали небольшие кусочки золота и серебра, стояли коробочки с драгоценными камнями. В мастерской было чисто, все вещи в ней имели свое место. Чувствовалось, что хозяин любит во всем порядок.
Амон-Pa почему-то думал, что в мастерской увидит выставку изделий прославленного ювелира. Он воображал, как Захарий показывает ему то одно изделие, то другое и с гордостью рассказывает о каждом из них. Но, войдя в мастерскую, мальчик сразу понял, что скромный и застенчивый, да еще и бедный и беззащитный, Захарий не может позволить себе такой роскоши. Все, что он создавал, сразу забирали заказчики, у него же оставались 'золотые' руки и кусок черствого хлеба. А несколько месяцев тому назад он чуть было не потерял и свои руки. До сих пор Захарий так и не понял, что тогда произошло. Может быть, все это ему приснилось: и ожоги, и исцеление рук? Он не мог постигнуть умом, как же Амон-Pa вылечил ему руки.
— Вот так я живу, сынок! — развел руками Захарий, — Эго все, что у меня есть, большего мне не надо!
Амон-Pa с любопытством рассматривал инструменты ювелира. Захарий стоял рядом и не сводил с него глаз.
Потом они уселись на тахте.
Захарий откуда-то достал маленькую коробочку, открыл ее и вынул из нее изделие.
— Это тебе, сынок… — и положил что-то мальчику на ладонь.
Амон-Pa внимательно посмотрел на изделие, и у него от восхищения перехватило дыхание: на его ладони лежала чудесная вещь. На его руке покоилось настоящее миниатюрное солнце! Это было восходящее солнце, оно испускало первые рассветные лучи и готовилось взойти из-за горы и осветить весь мир. Лучи же его были усыпаны переливающимися и сверкающими всеми цветами радуги бриллиантами и другими драгоценными камнями.
Мальчиком овладело странное переживание: разве не это солнце созерцал он, когда, закрыв глаза, сосредоточившись самозабвенно, исцелял руки мастера? Тогда перед его взором возникло сказочное зрелище: как покорял мастер благородный металл, как его сильные, но такие нежные пальцы скручивали и плели тончайшие золотые нити, с какой точностью, любовью и изяществом эти пальцы вставляли в них драгоценные камни. И вот что получилось: настоящее восходящее солнце, только маленькое, которое умещается на человеческой ладони! Амон-Ра понял — это был шедевр мастера. И хотя сын рыбака не имел опыта оценки ювелирных изделий, но сердце определенно подсказало, что на его ладони лежало маленькое чудо!
Еще одно странное чувство овладело мальчиком.
Чем внимательнее он рассматривал изделие, тем яснее замечал в восходящем солнце образ Мары. На золотом диске солнца незаметно возвышались тонкие формы, и воображение Амон-Pa улавливало полное доброты лицо Мары. 'Надо спросить!' — подумал мальчик.
— Захарий, я и вправду вижу образ Мары или мне кажется?
Ювелира не смутил этот вопрос и он ответил прямо и откровенно:
— Ты прав, сынок. Я всю жизнь любил Мару… Она же любила Амона. Мара была для меня ангелом, спустившимся с небес.
'Так вот почему он одинок', — с грустью подумал Амон-Pa. Мальчик проникся чувством сострадания к мастеру, и поэтому ему захотелось сказать Захарию что-нибудь приятное:
— Ты очень хороший! — сказал он тихо мастеру. А затем, после минутного молчания, когда каждый осмысливал состоявшееся откровение, Амон-Pa спросил:
— Скажи, Захарий, сколько времени ты трудился над этой вещью?
— Всю жизнь и одну ночь! — ответил мастер.
— Как это? — удивился мальчик.
— Мару я любил всю жизнь и потому постоянно думал, как отразить, как выразить свою любовь в изделии. Я долго искал формы выражения единства Мары с Солнцем. Искал даже во сне. Но постичь, понять это я смог только вчера ночью, и получилось то, что ты держишь в руках. Если бы Мара была жива, я преподнес бы это украшение ей. Но теперь оно принадлежит тебе…
Амон-Pa собирался сказать мастеру, что не может взять эту прекрасную вещь, что она очень дорогая, что она есть чудо на многие века и поэтому должна остаться у мастера. Но Захарий остановил его. Он взял медальон с цепочкой, нежно погладил его, поцеловал и, что-то прошептав, повесил мальчику на шею и
