Утром, отложив все дела, я наведался на «место первой встречи», и занял наблюдательный пост напротив эскалатора. Приобретённый в ближайшем ларьке букет чайных роз, притягивал магнитом любопытные взгляды прибывающих и убывающих граждан. Нетерпеливые часики тикали в голове, отсчитывая минуту за минутой, а кареглазая красавица никак не объявлялась. В 10.10 её всё не было. А ещё через полчаса терпение моё иссякло, и я направился к выходу, размышляя по дороге, как поступить с букетом: выбросить в урну или преподнести жене.
На улице закурил и поёжился от холода. Погода выдалась скверная. Дул сильный порывистый ветер, и с неба моросила какая-то мерзкая хлябь.
«Не срослось, — подумал я, криво усмехаясь. — А может оно и к лучшему. Вернусь домой, отосплюсь, посмотрю телевизор, полистаю журнальчики, выкину из головы эту брюнетку и вымолю у Бога другую. А почему именно брюнетку? Можно и блондинку. Блондинки тоже бывают очень даже ничего».
Я удручённо посмотрел на цветы, потом на круглую зелёную урну, из которой сочился тоненький дымок, тяжело вздохнул и пробормотал под нос: «Ну, давай, удиви меня, твою мать. Изобрази что-нибудь праздничное. Что-нибудь…». Произнося эти слова, я медленно перевёл взгляд на припаркованный неподалеку джип, и… оцепенел от удивления. Сигарета едва не соскользнула с губ вместе с ругательством. Прислонившись спиной к джипу, моя таинственная незнакомка переминалась с ноги на ногу, и прятала раскрасневшееся лицо под поднятым воротником кожаной куртки.
— Ты меня совсем заморозил, Горемыка, — с наигранной строгостью сказала она. — Ещё немного и я превращусь в сосульку.
Вручив красавице чудом уцелевший букет, я улыбнулся кислой улыбкой гостиничного швейцара и распахнул перед ней переднюю дверцу машины. Она надменно кивнула, легко опустилась на кожаное сидение и с наслаждением погрузила остренький носик в кремовую розу. Пристроившись рядом, я завёл мотор, включил обогрев салона на полную мощность и пристально посмотрел ей в глаза, рассчитывая получить исчерпывающие разъяснения по поводу её, мягко говоря, странного поступка. Старательно делая вид, что не замечает моего взгляда, она вдыхала запах цветов и блаженно щурилась, точно сытый кот на деревенской печке.
«Забавная штучка», — подумал я и сказал предельно ласково:
— Доброе утро.
— У тебя есть какая-нибудь классическая музыка? — спросила она.
— Ну, как же без неё? Стинг или Маккартни? — я пытался быть остроумным.
— Нет. Вивальди или Бах?
— Это ещё один тест, типа как с колечком?
— Возможно.
— Значит, два — ноль в мою пользу. У меня есть сборник классической музыки в современной обработке.
— Хорошо, — чуть слышно сказала она, — тогда поставь Стинга или Маккартни, только не очень громко.
— Может быть, сначала познакомимся?
— Меня зовут Люба.
— А меня…
— Я уже знаю — Горемыка.
Она загадочно улыбнулась и добавила:
— Ничья. А теперь давай махнём куда-нибудь, где тепло и нешумно.
И мы махнули.
В ресторанчике было немноголюдно. В тёплом воздухе, густо пропитанном аппетитными запахами разнообразных блюд, отчётливо ощущался и тонкий аромат чайных роз, заботливо помещённых знакомым официантом в высокую стеклянную вазочку на нашем столике. Заказанная пища была не только съедобна, но и вкусна, а звучавшая музыка мелодична и ненавязчива. Что ещё, спрашивается, нужно для того, чтобы приятно провести время двум романтически настроенным натурам?
— Дантист пациенту: «Откройте, пожалуйста, рот». Пациент открывает. Дантист через минуту: «У меня для вас две новости: плохая и хорошая. Вы только что проглотили мой пинцет, но зато для инвалидов у нас существует скидка — десять процентов», — я закончил пересказ анекдота от Кукушкиной и рассмеялся.
Люба улыбнулась. Было заметно, что анекдот ей понравился.
— Вся фишка в том, что его рассказал мне знакомый дантист, а потом воткнул свой отбойный молоток в зуб мудрости, — я прикоснулся указательным пальцем к щеке и болезненно поморщился.
— Бедненький, представляю, как ты страдал, — прощебетала Люба с притворным сочувствием в голосе.
— Да уж. Моя голова от страха тряслась сильнее, чем его руки с похмелья, а он только улыбался доброй улыбкой Мефистофеля. Здоровенный такой детина, с лохматой гривой до пупка.
— Маньяк какой-то.
— Точно — маньяк. Днём сверлит, а ночью рубит. Маньяк, каких мало. Я вас потом познакомлю.
— Не надо, — она рассмеялась.
«Кажется, клиент созрел», — мне показалось, что мосты уже наведены, и чтобы не терять времени даром, я решил форсировать события:
— Как ты смотришь на то, чтобы вырваться из московской толкотни и продолжить приятное общение на даче у моего приятеля?
— А где у нас дача? — настороженно поинтересовалась Люба.
— Недалеко — десять километров по Киевскому шоссе.
— А там?
— Шашлыки, партия в бильярд, кино на большом экране…
Недоверчиво глядя мне в глаза, Люба принялась загибать пальцы.
— Лучшее вино из хозяйского погребка у камина, танцы под хорошую музыку… — продолжал я.
— Под Стинга? — уточнила Люба, загибая очередной палец.
— Или под Маккартни…
Я слегка замялся. Откровенно говоря, после танцев намечалось самое главное, ради чего, собственно, и затевалось всё это мероприятие, но как об этом сказать и стоит ли вообще говорить? Ведь не дура же она, в конце концов, — сама должна догадаться.
— Итак, танцы под Стинга, а дальше?
Кажется, она насмехалась надо мной.
— А дальше чистой воды импровизация, — я проиллюстрировал эти слова сальной ухмылкой.
— Нет, — Люба неодобрительно покачала головой, — импровизации оставим школьникам, студентам и… маньякам с гривами до пупка, а мы — деловые люди, должны заранее обговорить все детали предстоящей… командировки.
Мне стало не по себе.
— Может быть, после танцев почитаем Блока в беседке у костра? — невинно спросила Люба.
— С удовольствием послушаю Блока, — осторожно ответил я.
Люба улыбнулась с наигранной благодарностью, загнула шестой палец и, чуть помедлив, спросила:
— А как ты относишься к бардовским песням под гитару?
— Положительно. Только вместо гитары предпочитаю балалайку. Впрочем, гитара тоже подойдет, — я напускно вальяжно потянулся за мобильным телефоном. — Кого из бардов желаете лицезреть?
— Только Горемыку. Говорят, он круче всех.
Произнося эти слова, Люба изобразила из себя наивную девочку-поклонницу. И так это у неё получилось правдоподобно, что я не смог удержаться от смеха, а когда перестал смеяться, скорчил серьезную гримасу и сказал:
