— Я — Наци, и я — фашист, — заносчиво выкрикнул лысый мужчина. — И у меня вопрос к тебе, Валера Клюев! Какого ты сюда припёрся?
— Заткнись, Наци! — кротко заявил Профессор.
Бомжи сидели вокруг костра, в котелке на рогатинах булькала картошка, на травке лежали канапе с чёрной и красной икрой, протухшая лососина и свежий миндальный расстегай.
— Наци, знаешь, в чём разница между тобой и порядочными бомжами? — без злобы спросил Клюев.
— В чём, сволочь?
— А в том, что порядочные бомжи опустошают живот один или два раза в сутки. А ты, Наци, делаешь это каждый раз, как открываешь рот.
Бомжи засмеялись с разной степенью смеха. Зверь повалился на спину, и от избытка чувств замахал всеми четырьмя лапами в воздухе. А потом случилась драка, и Клюев сломал Наци мозг бутылкой «Пунша». Вдребезги.
— Фёдор, помоги Наци смыть кровь и приклеить гигиенический пластырь, — исчерпал инцидент Профессор, при молчаливом одобрении других бомжей. Не одобрял ситуацию только Наци, но его никто не спрашивал о его одобрении или неодобрении.
Профессор расчесал бороду и сказал Речь, рассчитанную на Клюевское просвещение:
— Главная Столичная Помойка по площади не меньше Занзибара. Бомжей здесь неисчислимое число. Живут артелями, вроде как мы. Так легче и безопасней. Наша Помойка — это конкретно бездонное дно. Можно найти всё, что угодно. От сервелата до норковой шубы, от пакетов с осмием до марсианского лунохода.
Фёдор, Тома и Зверь с любовью смотрели на Профессора. Наци на Профессора не смотрел.
— Нюанс № 1: мусоровозчик Леонид. Для бомжей — он властелин! Его слово — скрижаль! Каждый день, утром и вечером, Леонид приезжает на Главную Столичную Помойку! Он вываливает мусор, после увозит в Столицу находки магазинного вида. Схема такова: бомжи лопатят мусор в поисках товара, Леонид товар продает. Расчёт 50 на 50 %.
— Кстати, можно продать через Леонида твой армейский автомат, — алчно сказал Фёдор.
— Ты знаешь слово «нюанс», Профессор, — подметил уважительно Клюев. — Ты настоящий профессор?
— Он — настоящий профессор, — подтвердил Фёдор.
— И настоящий мужчина, — добавила Тома.
Зверь согласно и церемонно кивнул.
3. День третий
— Товарищ полковник, товарищ полковник! Товарищ полковник, разрешите обратиться?
— Не разрешаю, Аристофан Андрюшкин!
— Почемууу!?
— Потому что я больше не полковник, Аристофан Андрюшкин! А капитан! Вчера меня понизили в звании! А ещё понизили тебя самого и моего зама Косякова.
— Для меня вы навсегда останетесь товарищем полковником!
— О взаимности не мечтай, — поэтично вздохнул Гоголев. — Какого хрена ты орешь у меня над ухом в столь ранний час, лейтенант Андрюшкин?
Николай Николаевич Гоголев апатично курил сигарету — на плацу, рядом с недавно угнанным танком. Лейтенант Аристофан Андрюшкин пытался изгнать командирскую апатию лучезарной улыбкой. Попытка осталась попыткой.
— Я пру из кабинета нашего нового полкана, — развязно рассказал лейтенант Андрюшкин. — Бегал к нему по важному делу. Хотел узнать, сколько бойцов из моего взвода он завтра потребует на тёщин огород, на прополку картошк…
— Полкан Чудачкин умотал в Столицу на дурацкое совещание, — равнодушно перебил Гоголев.
Пояснение осталось без внимания.
— Я пробыл в пустом кабинете полкана секунду. И вот свершилось! — зазвонил телефон! По законам жанра я взял трубу… Звонил человек-полковник.
Апатия Гоголева всё-таки дала драпака:
— Чувак из военной прокуратуры. Ну-ну!?..
— Моё дыхание в телефоне было принято за дыхание нашего нового полкана, — гордо сказал лейтенант Андрюшкин. — Поэтому человек-полковник мне рассказал то, что положено знать только Чудачкину! — Аристофан Андрюшкин эффектно подбоченил взгляд.
— Корона — это тот предмет, что хрен снимешь, один раз надев, — сделал нравоучительную ремарку Гоголев.
Ремарка была услышана.
— Застрелили Тимона Баева. И я был шикарно прав. Только Тимон расстался с Клюевым — и сразу попал в косяки, улетел на Небеса, — вдохновенно пел лейтенант Андрюшкин. — Но не один, а с парочкой милицейских и несколькими штатскими. Ещё десятка честных граждан в положении между небом и землей. Так сказал человек-полковник.
— Ни хрена себе! — Гоголев затянулся тлеющей стороной сигареты.
— Товарищ полковник, я вас прошу о личной просьбе! — твёрдо попросил лейтенант Андрюшкин.
Гоголев проплевался полусгоревшим пеплом.
— Я хочу попросить вас, чтобы вы попросили полкана Чудачкина, отправить именно меня с гробом Тимона к нему домой. Я никогда не был в Сибири и очень-очень хочу там побывать!
— Что? — охренел Гоголев.
— Хочу в Сибирь! Замолвите, пожалуйста, за меня словечко! — лейтенант Андрюшкин повесил на лицо фирменную улыбку.
Николай Николаевич улыбнулся в ответ. Он улыбался в жизни мало и поэтому фирменной улыбки не выработал. Лейтенант Андрюшкин улыбнулся ещё фирменней, а потом подмигнул Гоголеву и его не фирменной улыбке.
Капитан Гоголев взял лейтенанта Андрюшкина за уши, приблизил свою улыбку к его улыбке и мягко сказал:
— Лейтенант Андрюшкин, ты — остолоп!
— Товарищ полковник, я вас люблю, — без тени улыбки ответил Андрюшкин.
— Мои бывшие ротные все педики! — сощурил улыбку Гоголев.
На этом улыбки иссякли.
— Я вас люблю, как крутого командира! — серьёзно заявил лейтенант Андрюшкин. — Я сам не терплю педиков, коими являются Активин и Пассив. И вам я прощу все обиды, кроме одной! — не называйте меня остолопом. Да… я знаю, что я — толстый, некрасивый и не очень умный тип. И у меня писечное недержание по ночам. Но я не остолоп.
Лейтенант Андрюшкин нежно высвободил свои уши из пальцев капитана Гоголева и с печальными глазами отошёл прочь.
Николай Николаевич лирично смотрел вслед:
— Пожалеть его, а?
В 10 часов утра Клюев пошёл искать товар магазинного вида — в помоечные дебри, а нашел старинную икону, которая вчера грела зелёные глаза Михал Михалыча.
— Везучий сукин сын — ты! Только стал бомжевать, а срубил приличный кусок! Через час приедет Леонид, он сбагрит доску, — с завистью сказала меркантильная Тома.
— Лучше отнеси икону в храм и подари. До храма можно дойти за час, — без зависти сказал
