– А вы максималистка! – засмеялась я.
Оля промолчала, а я поняла, почему ей плохо живется. Как там говорил ее муж, любитель восточной поэзии? Разлука не имеет цвета? А жизнь имеет! Сила в ней могучая, и силе той нет конца. Ей тридцать три, пора бы и понять.
Мой недоросль обрадовался тряпкам больше, чем мне. Я разозлилась.
– Барахольщик! Хоть бы книги читал! За всю жизнь ты прочитал только две. О Фритьофе Нансене и о скифах. Возьми хотя бы Гарри Поттера, его уже давно все прочитали.
– Там слишком много букв, – пробурчал недоросль, изучая стильные карманы на коленях у стильных джинсов.
– Буквы считаешь? – ехидно спросила я.
– Не-а. Я их нюхаю! – захохотал недоросль.
– Балбес! – возмутилась я.
– Так точно, полковник Кворитч!
Уже ложась спать, я рассказала Сергею, что Бухарина беседует с посторонними мужчинами глазами, а наш сын нюхает буквы.
– Нюхает буквы?! – потрясенно спросил муж.
– А мы их чихаем! – захохотала я.
Мой муж пытал меня, требуя рассказать, что творится с нашим сыном, забыв о Бухариной. Я хохотала как ненормальная. Мы все помешаны на детях. Личная жизнь других персонажей в нашу комедию не вписывалась. Жизнь виртуозно обходилась бородатыми шутками и заученными трюками. Как у всех.
Лиза
После переезда Мишкиной семьи в гречишном каньоне появился большой стол и скамейки. Мишкин папа предложил начать балконные сезоны и продолжать их с марта до ноября без антрактов. Зимой – по желанию, но в Новый год обязательно. Гостям полагалось перелезать через подоконники и гулять дни и ночи напролет под солнцем, а потом под звездным небом. Первый балконный сезон Сергей Николаевич затеял восьмого марта, заманив нас ароматом шашлыков. Мама стояла на моем подоконнике, не решаясь прыгнуть.
– Что же вы, Вербочка? – пробасила Елена Анатольевна. – Я старуха, и то не боюсь по окнам прыгать. Ну же!
– Трусишка! – крикнула я.
– Прыгайте, Оля. – Мишкин папа протянул руки. – Я поймаю.
– Я тяжелая, – неуверенно произнесла мама.
– Не урони! – закричал Мишка. – Я Лизку боюсь! Она драться будет.
– Чушь! – отрезала я. Мишка пихнул меня в бок, я его. Как обычно.
Все засмеялись. Мама худенькая, как девчонка. Совсем как я. А я не тяжелая нисколько.
– Я сама. Отойдите, – сказала мама и прыгнула прямо в раскинутые руки Мишкиного отца. Он покачнулся и прижал ее к себе. Мама отшатнулась назад и покраснела. А у Мишкиного папы сделался странный вид. Он растерянно стоял возле мамы, будто не знал, что делать.
– Оль, живая? – спросила тетя Мила и засмеялась.
– Да. – Мама мягко убрала руки Сергея Николаевича и направилась к столу.
– Нет. Сначала экскурсия. – Мишкин папа вдруг очнулся и взял ее за локоть. – Вы же здесь никогда не были.
– Потом, экскурсовод, – решительно сказала Елена Анатольевна. – Сначала шашлык.
Мы ели шашлык, замаринованный в белом вине и помидорах, и хохотали обо всем и ни о чем. Ветер шевелил наши волосы, надувая их солнечным парусом, а стена хранилища идеальных вещей сверкала сахарским песком и осколками египетских пирамид над вспухшим от весенней жары пупырчатым снегом.
«Здорово! – думала я. – Всегда бы так».
Елена Анатольевна разглядывала полный квартет дзанни. В нем появился новичок. Доктор медицины, а не правоведения. Мы с мамой так решили. Без белого халата, зато в черном шерстяном костюме, длинной мантии и кожаных башмаках с огромными атласными бантами. Вместо полотенца на поясе белый шелковый платок и белые воланы воротника и манжет. И множество пуговок из черного зеркального бисера на его курточке.
– Боже, какая чудная работа! – восхитилась Елена Анатольевна. – Вы просто кудесницы!
– Носатый толстяк с огромным животом – это доктор Грациано. Наша новая кукла, – гордо сказала я. – Такой дурачок с понтами. Калечит больных и несет медицинскую ахинею. Он обжора и пьяница, потому у него красный нос. Видите?
– Я тоже люблю выпить, – засмеялась Елена Анатольевна. – И люблю калечить своих родных.
– Помню, помню! – засмеялся в ответ Мишкин папа. – Меня с детства лечили наговорами и ведьмовскими зельями. Все болезни заберите, закройте, не отпускайте. За тридцать три замка, за тридцать три горы, за тридцать три дороги, на пса лохматого, на кота усатого!
– На куда? – удивился Мишка.
– На черта лысого! – захохотала тетя Мила. – Забыл, как ты в детстве простудами болел? Как сейчас помню, сидит в кроватке, маленький такой, щеки толстые, а глазенки испуганные-испуганные. Сидит и повторяет: «Осина, осина, возьми мою трясину, дай мне леготу!»
– Да хватит! – возмутился Мишка. – Здесь что, день моей памяти?
Все засмеялись, он разозлился и замолчал. Я загляделась на вечернее небо. Солнце набросило на запад прозрачную, красную мантию, а само превратилось в желтый волан и высветило вокруг себя пуговички крошечных кучевых облаков.
– Какие еще есть заговоры?
Я услышала мамин голос и обернулась к столу.
– Мне вечера не хватит, чтобы рассказать, – улыбнулась Елена Анатольевна. – Если коротко: от черной немочи и зла жгучего, от родимца и скорби, от тоски и болезни, от уроков и призоров, страхов и переполохов, завидного и постыдного. От бабы-самокрутки, от двоемужной, от троемужной. От костей и от кровей, от судьбины всей…
– От судьбины всей, – как завороженная повторила мама.
– Да, – невесело согласилась Елена Анатольевна. – Но мне не слишком помогло. Я сапожник без сапог.
Все замолчали, и мне сделалось грустно. Я думала, отчего везет не всем? И песня, которую пел Мишкин папа, тоже грустная, даже жестокая. Таких песен о любви не бывает и быть не должно. Разве может любовь убивать шутя?
Мишкин папа оказался настоящим золотоискателем. Я узнала об этом, просто спросив:
– Кем вы работаете?
– Я старатель. Ищу золото, – ответил он.
Я бы не поверила, но вдруг увидела его лицо в другом свете. Обветренная смуглая кожа и ярко-синие глаза над воротом толстого свитера. И большие, мужские руки в цыпках. Такими руками вполне можно мыть золото на Аляске. Мишкин папа рассказывал, как золото можно плавить, дробить, плющить, катать, формовать. Как металлическое золото растет кустами и набивает кварцевые карманы, распыляется в земле и течет с океанской и речной водой, даже селится в растениях и человеке. Он сказал, что все на свете содержит семена золота. «Семена золота», – повторила я и закрыла глаза. Семена золота выросли осенними плакучими березами под маминым окном. Каждую осень березы плачут тонкими ветками с золотыми от солнца и времени листьями, а весной березы надевают сережки и все равно плачут березовым соком. Как странно…
– Лиза – золотая девочка. – Мишкин папа улыбнулся, и морщинки у его глаз весело поднялись вверх. – И в прямом и переносном смысле.
– Надо поставить в Лизке землечерпалку. Чего добру пропадать? – хохотнул Мишка.
– Расстарался, старатель, – беззлобно откликнулась я.
Хорошо! Всегда бы так!
Я даже не разочаровалась, когда поняла, что золотоискателей-одиночек сейчас почти не осталось.
– Много намыли? – с любопытством спросила я.
