– С женой? – вдруг возмутился Зиновьев. – Я жду счастья и радости, она мне болезни и гадости? Просто так? За здорово живешь?
– Я же сказала. Везет не всегда. У нас одни невезучие. Работа такая.
– Как карта выпадет, – невесело согласился Старосельцев. Это было на него не похоже.
Мы смотрели на больного, которому изменила жена, заразив его чужой любовью. Он стоял со спущенными брюками, глядя сквозь нас. В окно. Туда, где люди чаще прячут глаза. Ему было все равно. Нам нет. Нам было неловко и стыдно. Всем. Перед нами стоял человек, а не учебный препарат. Несчастный, невезучий человек. Почему жизнь с ним так обошлась? Что он сделал не так?
Бельская прошлась пальцами по его паховым лимфоузлам и продемонстрировала шанкр.
– Пропальпируйте лимфоузлы. При сифилисе они резиновой консистенции. Это типично. Надо запомнить.
Я не стала трогать резиновые лимфоузлы. Не хочу работать там, где одни невезучие. Я хочу, чтобы мои больные смотрели мне в глаза, а не прятали их от стыда. Мне от этого будет тяжело. Я такого не хочу.
Больного осмотрели, он так и не пошевелился. Ему все было все равно. Он смотрел в окно, не видя. В этой больнице люди смотрели внутрь себя.
Я вдруг вспомнила сощуренные глаза Терентьевой. Я не дружила с одногруппниками в общепринятом смысле слова. Они встречались, ходили куда-то, справляли дни рожденья вместе. Мне только дарили подарки на день рождения, потому что так было заведено. Подарили, разошлись – и все. Здесь у меня не было подруги, даже самой некрасивой, самой случайной. Я протягивала ладонь, нормальные человеческие отношения протекали между моих пальцев. Я привыкла жить с сухими ладонями. Адаптировалась. Если бы не Гера, я бы сошла с ума от одиночества. Не знаю, почему я об этом подумала. Может, я тоже смотрела сквозь людей внутрь себя?
Я просидела в кухне до прихода Ильи, пока не спустились сумерки. Он почти всегда приходил из зимних сумерек. Холодный, как зима.
– Почему без света? – спросил он. – Настроение плохое?
– Среднее.
– О чем думаешь?
– О жизни и о дьяволе за компанию.
– Тебе лучше о нем не думать. Ему сразу перестанет везти! – засмеялся Илья.
– Я серьезно. Он таскается за людьми, как черный шар-инопланетянин.
– Ему скучно. Его выпнули с работы. Его концепция создания человечества не нашла отклика у научного руководителя. Теперь он партизанит среди людей, как Че Гевара. Доделывает по своему образу и подобию. Поштучно.
– Почему людям не везет? Им что, трудно помочь?
– Иногда везет. У жителей наверху консенсус. Они уважают друг друга за незаурядный ум. Собираются на симпозиумы каждый день и доказывают аксиомы на практике. Делают опыты на человечестве и наблюдают в микроскоп, как мы тут копошимся.
– Я не хочу опытов. Я хочу, чтобы мне везло.
– Дьяволу тоже хочется, чтобы ему везло. Он жизнь на это положил.
– Желаешь попасть в ад?
– Не думаю, что в аду грешникам плохо живется. Геенна огненная им точно не грозит. Дьявол – божеский антипод. Зачем ему наказывать тех, кто скроен по образу и подобию? Наверняка самых монструозных он давно обласкал и приставил к нам ангелами-разрушителями. Надзирать, обучать, готовить почву для явления антипода. Чуешь за левым плечом?
– Их же тьма-тьмущая! – я невольно поежилась.
– Именно! – засмеялся Илья. – Гораздо хуже тем, кто грешил по мелочи. Колебался, пристраивался, снова метался. Никто не любит тех, кто спляшет и вашим и нашим. Вот им-то и гореть синим пламенем. В самом пекле.
– Значит, не боишься?
– Нет.
– Почему?
– Я не знаю сомнений. Вот почему! И меня обласкают, куда бы я ни попал. Уж будь уверена!
Я не чувствовала уверенности. Колебалась и сомневалась. И я отчаянно не хотела, чтобы мне не везло. Я устала от черных шаров до черта. Я не желала, чтобы меня предавали, оставляли, бросали в угол забвения. Не хотела смотреть сквозь людей внутрь себя. Улыбаться самой себе. Жить с сухими ладонями. Я хотела быть счастливой. И все. Это трудно понять?
– Во мне дьявол не сидит, – сказала я. – Я его не пускаю!
– Установила жесткий фейсконтроль?
– Да!
– Зачем? У них консенсус, – Илья захохотал. – Я представляю, как они вежливо шаркают ногами у дверей лица твоего! Прошу вас, проходите. Ну что вы, только после вас. Нет, после вас.
Я представила и тоже засмеялась.
– А пока они шаркают, что с нами? Как думаешь?
– Нас отпевают!
Я задумалась. Получается, пока мы живем, они чередуются в нас постоянно согласно правилам внечеловеческого консенсуса. Даже в запущенных праведниках. Иначе зачем те носят материальные и нематериальные вериги? Если они праведники, они и так свою награду уже получили. Для чего доказывать, что солнце встает на востоке, а садится на западе?
– Я не хочу, чтобы ты ходила к твоему Гере. Никогда, – вдруг сказал Илья.
– Почему?
– Потому что кот всегда съедает рыбу. Старый кот всегда съедает свежую рыбу! Рано или поздно! Поняла?
– Хорошо. Не буду.
Мы уже почти заснули, как я вдруг сказала:
– У нас сегодня был один больной. Он смотрел внутрь себя.
– С чего? – сонно спросил Илья.
– Его предали. Жена.
– Мм.
Проснувшись, я взглянула на Илью. Его лицо открылось мне в первый раз. Смешное, даже детское. Только губы упрямо сжаты.
«Бог создал меня из его ребра, – вдруг поняла я. – Мы встретились не случайно».
Я заплетала волосы в косу. Тихо-тихо. Берегла его сон.
– Мне стала нравиться твоя дурацкая коса. Так заплетать волосы может только женщина, – внезапно сказал Илья. – Ты туго скручиваешь волосы, но сзади на шее постоянно выбивается завиток. Мне всегда хочется до него дотронуться.
У меня забилось сердце, и я выронила заколку. А волосы рассыпались по плечам.
Я шла по улице, думая, что придется ходить к Гере тайком. Разве можно забыть тех, кого любишь? Самых близких тебе людей. Их берегут как зеницу ока. Иначе можно остаться в одиночестве. В огромном, хмуром пространстве без единого человека. Как объяснить Илье, что любящих тебя людей не бросают, как ненужную вещь?
Меня рванули за плечо так, что я чуть не упала. На меня исподлобья смотрел Корица. Его темно-карие, почти черные глаза сквозь жесткий прищур пристально разглядывали мое лицо.
– Поматросила и бросила?
– Что тебе от меня надо? – крикнула я.
– Нет! Что тебе от меня надо? – он впился ногтями в мое запястье. – Что ты ходишь по земле как ни в чем не бывало? Что ты живешь на этой сраной земле? Что ты воздухом со мной одним дышишь?
– Мне больно! – я выдрала руку из его руки. – Ходила и буду ходить! Дышала и буду дышать! Жила и буду жить! Понял?
Во мне бурлила дикая, бешеная ненависть. Я смотрела на него так же, как и он на меня, сощурившись.
