Ее тоска вьется из трубки, я рефлекторно отмахиваюсь рукой.
– Пообедаем в забегаловке у твоего дома? – Я не приглашаю, приказываю.
– Почему не у тебя? – просит она.
– Есть хочу! – я отрезаю ненужные вопросы.
– Хочешь, я приготовлю? – В ее голосе радость, я брезгливо морщусь. – Я умею готовить такой бешбармак, пальчики оближешь!
– Долго! – снова стреляю я. – Жди, я приеду через полчаса-час.
Я жму отбой прежде, чем она ответит. Мы не совпадаем; мне нужно выкурить муть из своей головы, ей – другое.
Застреваю в пробке, не доехав до перекрестка. Злость ворочает черным шлемом. Над головой тупит ультрамариновый яд, между ним и мной – сизый смог. Его камуфляж душит злобой город и солнце. Сквозь вонь и дым – зеркальные стекла домов стаей живых, хищных глаз. В них множится солнце, во мне – муть. Я вижу просвет и протискиваю «Kawasaki» вперед. Ррраз! – меня лупит прямо под дых, ррраз! – разворачивает башку круто вбок, ррраз! – боковое зеркало садит солнцем в зрачки, ррраз! – голова отлетает назад, ррраз! – глаза слепит взрывом осколков хитина. Из окна соседней машины в меня целятся ядовито-красные когти, за рулем посторонний мужик. Пять выстрелов долбят в цель – вместо крови пот!
– Открой! – Я бью кулаком в стекло, впечатывая ярость, ядовитый хитин отлетает прочь.
– Ты че, козел?! – Над синим металлом взвивается толстая, красная рожа. – Охренел?!
– Открой! – хрипит моя ярость, долбя кулаком в окно.
– В морду хочешь?! – испуганно орет красная рожа.
– Открой!!! – Муть и злоба рвут мозг на части.
– Нагима, дверцу не открывай! Не открывай! Слышишь?!
Руку рывком отбрасывает назад, сквозь красную мглу в лицо наотмашь бьет паслен широких зрачков.
– Нагима?!
– Тихо, мужик, тихо, – в уши долбят пасленовые зрачки. – В ментовку захотел?
– Нагима? – Я резко нагибаюсь, из лобового стекла черными пятнами вываливаются перепуганные глаза.
– Ошибочка вышла? – ржут пасленовые зрачки.
К черту! К черту! К черту! Я сбрасываю чужую руку одним ударом. «Kawasaki» взрывается бешеным ревом. Назад, вбок, назад, направо, налево – к черту!
Жара, жара, жара. Лето еще не пришло, на летней площадке кафе духота, разогретый ветер сыплет пылью с веток искусственного винограда. Вокруг весна, а у винограда красные осенние листья. Какого черта я ее пригласил? Надо было обедать одному. Да и есть не хочу.
– Твоя вода? – Траурница без сил опускается на стул и берет стакан с боржоми.
Во мне зудят раздражение и отвращение. Она шумно глотает, кадык ходит вверх-вниз, на лбу тусклые бисерины пота. Она прячет глаза, я отвожу свои. Да какого черта я ее пригласил?!
– Жарко, – глухо говорит она.
– Да. – Я смотрю сквозь красные пыльные листья; за ними надрывает лошадиные силы тяжело груженная дорога.
– В пятницу на следующей неделе открывается выставка моих работ. Пойдешь?
– Да, – я открываю меню. – Что будешь?
– Ничего не хочу, – она машет головой. – Нет. Пива.
Ее руки бессильно лежат на столешнице, на большом пальце след красного масла. Траурница замечает мой взгляд и прячет палец в кулаке.
– Хотелось закончить… – Ее глаза избегают мои, мои – ее. – Ты что-нибудь пишешь? Я… Мне хотелось бы…
– Нет, – отрезаю я любопытство одним словом.
Жара, жара, жара. Между лопаток течет пот, по ее лицу – тоже. Она вытирает его бумажной салфеткой, на столе ее скомканный платок. Мои глаза блуждают по летней площадке, на которой, кроме нас, никого нет. Одна, вторая, третья кружка пива. Меня начинает клонить в сон, ее смуглые скулы краснеют.
– Я сейчас, – заплетающимся языком говорит она. Мне кажется, она уйдет, но она остается. Ее лицо в ладонях, черные глаза сверкают сквозь пальцы.
– Сейчас, – бормочет она и кусает мякоть своих ладоней. – Вот посмотри, – протягивает мне руку, на ладони вдавленный красно-синий след острых зубов. – А вот, – поднимает рукава, предплечья цветут синими, красными, желтыми отпечатками. – Я ждала… – с жалобной укоризной говорит она и тут же резко вскидывает голову. – Нет! Не говори! Ничего не говори!
Мы молчим, солнце жарит июльским зноем, ее голова лежит на скрещенных руках.
– Как в трясине, – бормочет она. – Плыву, плыву. Не выплыву…
Я тоже в трясине, раздавленные ирисы пахнут болотом и тиной. Меня засосало. Как я сразу не понял?
– Я хотела сама… А потом взяла да и привела к себе мужика. Ты его не знаешь… Никого не знаешь… Да и зачем? – Она хохочет. – Не смогла! Чуть не стошнило! Гадость!!! – Она хватает себя за горло и жалобно стонет. – Зачем? Зачем вспомнила? Сейчас стошнит… Мне в туалет…
Мне кажется, она уйдет; но она остается. Небо взрывается громом, волоча за собой шквал ветра. Меня снова окатывает пылью искусственных листьев.
– Ты помнил меня? – Ее противоестественно длинные глаза режут мое лицо пополам, я отворачиваюсь.
– А я помнила! – кричит она. – Помнила!
Траурница обхватывает влажными ладонями мои руки, я терплю. Мне жаль ее и себя. У меня все так же.
– Так хочется… Так хочется… ударить тебя по лицу. Звездануть! – Она взмахивает рукой, я обрезаю ее глазами. – Нет! Прости! – Ее голос снова курится тоской. – Ночи не сплю. Душа болит, руки кусаю. Смешно, да? – Ее зрачки ищут мои, я смотрю в стол. – Глаза закрою, целю в себя… – Она запинается, проталкивая слова. – …У меня ружье есть. Вот его и вижу. Бах! Голова вдребезги! А вместо этого… – она хохочет. – Рву зубами подушку! Дура! Ой, какая дура! Скажи?
Ее слова тонут в вое ветра, он накрывает нас собой и пылью с земли и искусственных листьев.
– Я красивая? – Глаза черной пантеры тревожно бегут по моему лицу. – Скажи! Красивая?
Я киваю, она гладит мне пальцы.
– Знаю, знаю, – бормочет она. – Уедешь… Уедешь, и все. Но только хочется по полной. Так… Оторвать у жизни кусок, выдрать с мясом, а потом… Да что там потом! Потом разницы нет. Понимаешь?!
Я киваю, гром и дождь бьют по красным виноградным листьям. Я уеду. Разницы нет. Разницы нет… Не потом, а сейчас. Именно сейчас. Нет разницы!
– Пойдем ко мне, – просит она.
– Не сегодня. – Я тороплюсь, мне нужно идти.
– Пойдем! – требует она. – Ну же!
– Спасибо, – я целую ей пальцы и ухожу. Она плачет одна за столом.
Гроза и ветер рвут из рук красный зонт, выворачивая спицы наружу. Искусственный красный цветок закрывается над ее головой, на лице пылают алые губы и скулы в красном свете зонта, я за ее спиной.
– Ты?! – Я слышу вокруг себя шум дождя, в телефонной трубке – ее голос, он щекочет мне живот.
По асфальту, ворча, несется река, в ней взрываются брызгами капли дождя. Ее ноги по щиколотку в холодном весеннем дожде.
– У тебя маленькие ступни. – Мне сжимает низ живота. – Я хочу взять их в ладони, чтобы согреть.
Она спотыкается, ветер накрывает ее распустившимся цветочным зонтом. Она молчит, я улыбаюсь. Какая разница, что в ее голове?
– Ты где? – тихо спрашивает она и сразу разворачивается ко мне.
Ее лицо пылает пожаром зонта, в кружеве радужки кипит стоградусный кофе. Красный зонт валится под
