– И мне! Пойдемте к реке! – закричала данаида. – Глядеть на закат!
К темной реке ведьмины волосы свесили седые космы. Река ворчит, гоня камни и цветную мозаику. Песок порошит изразцы на дне, ветер на воде собирает пазлы в отражение неба. Мне сжимает живот, водное небо похоже на кофейную пенку. Меня это злит. И здесь чертово кофе!
– Что вы все время молчите, Марат? – смеется данаида.
– Кофе хочу, – смеюсь я.
– Так любите?
– Да нет. Привычка.
– А я люблю Головина. Похоже. Не правда ли? – Она кивнула на ведьмины космы. В закатном солнце их седая копна наливается алой кровью, вода жадно ловит их отражение и дробит.
– Не помню.
Данаида положила руки мне на плечи. Огненные волосы пахнули костром и дымом. Ее губы близко, мои далеко, ее глаза близко, мои – дальше не бывает.
– Не стоит, – я мягко сдвинул ее ладони. – Я не один.
– Чепуха, – низким голосом сказала она, у меня засосало под ложечкой. Знакомый тембр, но, кажется, я не ищу симулякры. И не пойму, что со мной. Разве это важно?
Я услышал шорох и обернулся. У кустов стояла Майра, черная, узкая щель глаз поделила лицо на красный свет и тень. Траурница заметила мой взгляд и нехотя подошла.
– Не помешала?
– А если да? – Глаза данаиды сощурились.
– Тогда иди, – мягко сказала Майра, ее улыбка блеснула волчьим оскалом. – Или потянуло искупаться? Ну-ка! – Майра неожиданно взмахнула рукой, та инстинктивно отшатнулась.
– Да твой он! Твой! – принужденно засмеялась данаида. – Пойду.
– Иди! – расхохоталась Майра.
Данаида ушла, Майра прижалась ко мне и замолчала.
– Дитрих – не шутка, – вдруг со злобой сказала она. – Они похожи. Делят себя между мужчиной и женщиной. Гадость!
– Угу, – скучно сказал я.
– О чем думаешь?
– Ни о чем.
Хотя… На самом деле я думал о кофе.
– Убить иллюзию, – сказала она.
– А как же – бояться, в рай не ходить? – спросил я. Разве не это она говорила?
– Чистилище страшнее, – ответила она.
Точно, подумал я. Парадоксально, но в аду личности невозможно лишиться. Зато чистилище – осознанное лишение индивидуальности. Я теряю? Так ли хорошо помнить себя?
Я перевернул ее на спину, голова на моей руке, губы близко, глаза – ближе не бывает. Кофе кипит кружевной пенкой. Она в тугой оплетке моих рук и ног, мне кажется – дальше не бывает.
– Убийство даже самой разрушительной иллюзии равносильно самоубийству, – сказал я. – Скучно. Тогда лучше не жить.
– А что потом? – ожесточенно спросила она.
– Какая разница? – засмеялся я. – Живи одним днем.
– Так может говорить только человек, которому нечего терять! – с тихой злобой сказала она.
– Брось, – я поднял углы губ, что означало улыбку. Не дура, сообразит. – Не будем портить друг другу настроение.
– Руки убери! – Она толкнула кулаками, я отвалился.
Ее пальцы дрожали, пока она застегивала блузку; я смотрел на ее тонкую спину, думая о вязкой склонности все усложнять. Она просыпается внезапно, обещая скуку и тягомотину. Она цепляется гирей к словам, они тащат ее жернова. Она обязательна, везет в редких случаях. Тягомотина! Сегодня я рассчитывал на другое. Вечер испорчен?
Она вышла в прихожую, я проводил ее глазами. В таких случаях лучше не уговаривать. Я не жду положительного подкрепления со стороны и не умею давать его другим. Можно завязнуть.
Дверь хлопнула, я уткнулся затылком в обои. И что теперь? Сподобится сама позвонить? Мой взгляд упал вниз, и я рассмеялся. Вернется! Ее мобильник остался в моей постели. Я поднес его к лицу и вдохнул – на куске пластмассы остался ее запах. И на кровати, и на мне, везде. Я засмеялся. Будем пользоваться эрзацами!
Я листал ее записную книжку, удивляясь странной прихоти шифровать имена только буквами. За неделю Р – трижды, З – трижды, Н – дважды. А что, если?.. Я набрал первый номер со своей сотки, ответила женщина. Отпускаем. На втором и третьем – тоже. Я улыбнулся. Вернется.
Она уходит, почти каждую ночь я сплю один. Надо мной бьются красные языки соцреализма, я слышу их вкрадчивое шуршание сквозь сон и бессонницу. И меня выводит это из равновесия! Что с тобой, чувак? Она никогда не звонит сама, и я не знаю почему. Всякий раз жду ее голос, всякий раз телефонный звонок сжимает живот, но она не звонит, я еще не привык. Я лежу лицом в подушке, вспоминая ее запах. И каждый раз одна и та же картина. Она жаркая с постели, за ней шлейфом аромат ее волос – я раздуваю ноздри. Моя любовь возвращает ее собственный запах – аромат цветущей джиды, она скрывает его другим.
– Я не хочу, чтобы ты пользовалась духами.
– Почему? – удивилась она.
– Это не твое. – Я не знал, как объяснить, чтобы не выглядеть идиотом. У каждой бабочки свои феромоны, я свои давно выбрал.
– Ну, если ты хочешь… – неуверенно пообещала она и снова пришла в маскхалате, сшитом из плохо пригнанных запахов.
– Больше так не делай! – Меня охватила внезапная злость.
– Прости, – тихо сказала она.
Меня скрутил стыд, и я спрятал глаза в ее волосах, губами к макушке.
– Ну что ты! – засмеялась она.
– Ирис, – сказал я, ее волосы шевелились под моими губами как живые. – Я его терпеть не могу.
– Да? – Крылья ее носа бесшумно раздулись, у меня сжало живот. – Точно, ирис. А я привыкла. Уже не чувствую.
– Если его раздавить, он пахнет болотом, – сам того не желая, произнес я.
Она покраснела душной волной; я увидел капли пота на ее висках, они вмиг запахли джидой.
– Затягивает, – неловко рассмеялся я, ловя знакомый запах. У нее задрожали губы.
– Брось! – Я целовал ее губы, проклиная себя, она прятала глаза. Я имел в виду другое, но слова разрушили настроение, и я его не вернул. Теперь уже не сказать.
Сейчас она приходит, волоча за собой тяжелую гирю из нероли, иланг-иланга и жасмина. Я терплю чужеродный коктейль, возвращая свою женщину только после любви… Другой женщины здесь быть не может. Она убьет память.
У меня мутное настроение, но дело не только в запахах. Мне впервые хочется… Что с тобой, чувак? Я гоню мысли, они возвращаются запахом наших простыней. Теперь
Меня гонит из дома темная сила, и я наматываю километры, не глядя по сторонам. Мелькают цветные бусины светофоров; я смотрю сквозь них, дожидаясь, когда машины поедут сами. И снова мотаю длинную леску километров на катушку вонючего мотора. И каждый раз «Kawasaki» приносит меня к больнице, где серые корпуса прячут ее. Она идет к остановке, я гляжу в ее тонкую спину, не двигаясь с места. Ее шаги легки, во мне тяжесть и муть. Я чую ее запах за тысячи километров, она не знает, что рядом я. Я еду за ней к своему дому, обгоняя на последнем отрезке пути. Она смущается, встречая меня у подъезда. Я жду ее, она знает, но не звонит. Что в ее голове?
– Привет! – выстреливают мои зубы.
– Да?
