Осита улыбался как мальчишка. Мне даже стало завидно.
Завтра мало отличалось от вчера. Так продолжалось несколько дней. За мной будто неизменно следовала тень, отчетливо видимая тень. На пятый день позвонила Нацуэ.
– Я за тобой заеду.
Похоже, она говорила из машины.
– Это еще зачем?
– Понадобилась твоя помощь. Не можем решиться на продажу картины.
– Действуй на свое усмотрение.
– Я в растерянности. В отношении твоих картин это со мной впервые.
«Нагая Акико». Интересно было бы взглянуть на того, кто пожелал ее приобрести.
6
– Вы не станете возражать, если я перепродам ваше полотно?
На вид мужчине было лет пятьдесят. Весьма заурядная внешность, если не считать проницательных глаз. Фамилия его, равно как и положение в обществе мне были неизвестны. Он протянул визитную карточку, которую я едва удостоил вниманием.
– Я покупал не для продажи. Но когда она поселилась в моем доме, меня стали терзать опасения, что она проклянет меня. Я хотел попросить вашего разрешения продать ее, если мне вдруг станет страшно.
– Как вам угодно. Я не вправе за вас решать.
– Правда? Цепа, которую я за нее заплатил, не столь высока, и – видите ли, – продав картину, я получу весьма солидную выгоду.
– Очень надеюсь. Однако я допускаю и обратное.
– Исключено. Любой музей в Америке или Европе предложил бы за нее приличную цену.
– Это не моя забота.
– Понимаю. Человек улыбнулся.
Я взглянул на холст, где была запечатлена Акико.
Обнаженная на полотне была не столь живой, какой казалась в студии. Это уже не та картина, в которую я вылил всю свою душу, всю до капли.
– Картина не может никого проклясть.
– Если так, то я готов прожить с ней остаток дней. Похоже, мы договорились. Место, выбранное для портрета, мне показалось странным.
– Она переменилась с тех пор, как покинула мастерскую. И снова изменится, когда вы перевесите ее на другое место. Это полотно всегда будет таким.
Человек взглянул не на картину, а на меня. Я вздрогнул – столь проникновенным был его взгляд.
– Хорошо, – сказал он, внимательно меня изучая. – Я получил согласие автора.
До меня донесся голос Нацуэ, потом голос владельца галереи.
– Хотите попрощаться?
– Пройденный этап.
Затем я встал, и человек протянул мне на прощание руку. Немного помедлив в нерешительности, я пожал ее – не больше чем касание плоти о плоть.
Из галереи я вернулся в номер, который сняла для меня Нацуэ. Та молча шла рядом.
– Мы ее продали за семьдесят миллионов, – сказала моя спутница, когда мы оказались в номере. – Не знаю, много это или мало. У нашего покупателя вес в обществе и солидная репутация в кругу коллекционеров: он весьма разборчив. И все равно господин Йокояма колебался, продавать ли картину – не слишком ли мы поторопились.
У меня сложилось сходное впечатление. Йокояма – владелец галереи. Когда я вышел из тюрьмы, этот человек снабжал меня всем необходимым, чтобы я продолжал заниматься живописью.
– Господин Йокояма в этот раз не думал о торге. За картину предлагали сто миллионов.
– Раздевайся.
– Что?
– Меня не волнует картина. Я хочу увидеть тебя без одежды.
– Проснулось желание рисовать?
– Возможно. Не скажу наверняка, пока не встану перед холстом.
– Душ разрешишь принять?
Я кивнул. Нацуэ сняла деловой костюм. В ванную можно было пройти только через спальню, а спальню от гостиной отделяла дверь.
Не помню, сколько месяцев я не ходил по токийским улицам. Не было чувства, словно я прыгнул из горной хижины прямо в бурное море городского шума. Теперь для меня что улицы, что горные дороги – все стало едино.
