противоположном конце, где тугоухость терзала бы гостя всего сильнее. Чуть менее способная хозяйка, возможно, не сообразила бы так грамотно рассадить гостей в преддверье катастрофы и уж конечно не смогла бы начать общую беседу с тем хладнокровием, с которым Кики посмотрела на пустой стул подле Саймона и произнесла:
– Я надеялась, вы с Жанель догадаетесь пригласить, хотя бы из соображений дружеского семейного треугольника, романистку Анастасию Лоуренс. Ты же знаком с ее работой, Джонатон.
– Работой? – спросил Айвен.
– Анастасии Лоуренс, – провозгласила Кики.
– Анастасия Лоуренс. – Айвен выпятил грудь, толкнув стол животом с силой почти фатальной для хрусталя. – Я имел честь встретиться с этой дамой, без сомнения выдающимся литератором.
– Вы читали ее книги, Айвен? – Когда Кики улыбалась, губы ее трепетали, словно крылья, и я подозревал, что она никогда по-настоящему не смеется, потому что от сотрясения они могут испугаться и скрыться в ее светло-золотистой шевелюре.
– Я не нуждаюсь в книгах, – объявил Айвен, – ведь я был представлен автору лично.
– Похоже, как и все в этом городе. Саймон оказывает ей наивысшее расположение. Я даже подумала было, что они вместе. А теперь и Айвен в рядах обожателей? Я впечатлена, признаю, но когда же она успевает писать?
– Анастасия не писатель, не то, что вы подумали. Она студентка, – громко заявила Мишель.
–
– Сейчас – Университет Лиланда, но суть не в этом. Саймон знаком с…
– Саймон с глубоким уважением относится к работе мисс Лоуренс, – перебила Жанель. – Не более того.
– Но что она все-таки написала? Я спрашиваю исключительно как жадный коллекционер литературы, знаний и всякого такого.
Тут нам всем подали креветочный коктейль. Айвен завладел порцией Лары, как он уже поступил с ее раковым супом, потому что у нее была врожденная аллергия на еду, особенно на моллюсков и ракообразных, специи и все, что содержало молоко. Элли тоже не ела креветки; вместо этого она режиссировала представление креветочного цирка, чтобы развлечься, пока беседа о каких-то неизвестных людях шла своим чередом.
Брэд и Тед также не знали Анастасию, что не помешало им высказать мнение о ее литературном таланте.
– Я читал всех известных авторов, – заявил Брэд. – Этой Лоуренс нет ни в одном серьезном списке бестселлеров.
– Писателям нельзя доверять, – сказал Тед. – Они слишком много о себе воображают.
– А инвестиционные банкиры – нет? – спросила Лара.
– Наша работа подчиняется правилам и нормативам, проверяется Внутренней налоговой службой и контролируется Комиссией по ценным бумагам и биржам, – сказал Брэд. – А писатели могут болтать, что им вздумается, и никто их не контролирует. И художники такие же. – При этом Брэд необъяснимо уставился на меня.
– Ты ему просто завидуешь, – ответила Лара.
–
– А Джонатон нет. – Лара попыталась под столом взять меня за руку, и у нее бы получилось, если бы руку мою уже не сжимала Мишель. Похоже, Мишель сначала приняла ее руку за мою вторую, как и Лара, – поэтому несколько секунд они держались за руки у меня на коленях, пока с сугубой остротой не распознали кольца и маникюр. Они уставились друг на друга. Покосились на меня.
– Я прочел отрывок из романа Анастасии, – сказал я, – в рукописи. И если бы я мог писать хоть на йоту так же, как написаны «Как пали сильные», я бы продолжал до сих пор.
Мишель настолько растерялась, что забыла о Лариной руке у меня на коленях. Но не успела Мишель ухватиться за тему, Кики подбросила своих дров в костер восхищения.
– Признаться, я ей немного завидую. Надеюсь, ты не строишь коварные планы насчет этой девушки? – спросила она, глядя на Саймона.
Жанель ответила за него:
– Саймон высоко ценит ее лишь с профессиональной точки зрения.
– Потому что не прочел ни одной ее книги и ему не к чему придраться. К этому я отношусь с уважением. Эта девушка делает то, что уже сделал Джонатон, – порождает идеальную пустоту. Ее единственная ошибка – дать рукопись Джонатону. И тем не менее, Джонатон, она может побить тебя твоим же оружием. – Кики улыбнулась Айвену. – На что я очень надеюсь.
В качестве основного блюда у Кики подавали краба в мягком панцире, приготовленного по вьетнамскому рецепту с массой специй вопреки протестам консервативного французского шеф-повара, готовившего Макдоналдам в Сан-Франциско. Это было хобби Кики – заставлять его готовить блюда бывших колоний его родины. Он метал громы, молнии и подвернувшиеся под руку горшочки, но Кики всякий раз побеждала, угрожая самостоятельно приготовить единственное, что, по ее словам, она умела: сосиски с картофельным пюре. Есть поданного краба оказалось не проще, чем готовить, поэтому разговор неминуемо увял. Брэд и Тед высказались о том, что следует делать Федеральному резервному банку в интересах бедного маленького большого бизнеса, Саймон согласился с этим как с само собой разумеющимся – в качестве прелюдии к приглашению посмотреть новые работы в его галерее, которые повышались или понижались в цене в зависимости от колебания процентных ставок. Лара, глядя, как ест Мишель и все остальные, отведала наконец своего краба. Вскоре после этого такси повезло ее домой в сопровождении Элли – та сама вызвалась по причине, которой никто не понял и не затруднился выяснить. Кики махнула рукой на ужин. Она всучила Элли пакеты с едой для обеих.
В хаосе, охватившем пентхаус Кики, Мишель попыталась задать мне кучу головоломных вопросов, но Саймон успел первым. Для этого он отвел меня в коридор, где шеф-повар Кики проклинал ее за гостей, неспособных оценить его кулинарное мастерство, и за испорченный напрочь десерт. Саймон положил мне руку на плечо. Я в плену. Мы пошли. Мы шли, а затем идти стало некуда. Мы оказались в спальне Кики.
– Нас прервали, – сказал он, захлопнув дверь. – Рукопись…
– Ничего подобного я никогда не читал. Я уже сказал за ужином.
– И напрасно. Но продолжай.
– Мне пришлось кое-кому ее показать, чтобы быть уверенным.
– Ты показал ее Мишель?
– Человеку, которого я уважаю. Я знаю, что не должен был. Но пойми, с работой такого редкого уровня я не мог доверять одному себе. Я показал ее моему редактору, а он, помимо прочего, мой друг.
– И ему не понравилось.
– Он решил, что это заявка. Он предложил цену.
– Это стоит денег?
– Тут ценность больше, чем деньги, Саймон.
– Но все же сколько?
– Ты не о том думаешь. Оцени сам язык.
– Деньги – вот настоящий язык. Знаешь выражение: «Деньги – это мнение, которое все разделяют».
– Я знаю этот афоризм. Я сам его написал. Это все, что люди помнят из «Модели». Вот только люди забыли, что это была сатира.
– Итак, сколько же?
– Четыреста тысяч.
– И все?
– Это намного больше, чем получил я. Больше, чем за «Модель» и «Покойся с миром, Энди Уорхолл», вместе взятые.
– Значит, этому твоему редактору понравилась Анастасия.
