Химеры Хемингуэя

было существенно: у всех, кто посещал «Дурную славу» хоть сколь-нибудь регулярно, был любимый плакат, любимое место и время, и столики резервировались соответственно. И поскольку я никогда не был стеснен в средствах, пока писал романы, а люди их читали, я был вхож в круги, приближенные к шеф-повару.

Анастасия никогда не была здесь. Пока она складывала в карманы Саймону спичечные коробки, тот рассказывал ей о плакатах – кому из знаменитостей какой нравится и с кем он сам прежде обедал, – но первым метрдотель узнал меня.

– Были в отъезде? – спросил он: в отъезде пребывали завсегдатаи «Дурной славы», оказываясь вне ее стен.

– В отъезде, – сказал я, пожимая плечами, что, как я знал, подтверждало любой таинственный смысл, который люди придавали моим словам. – А вы?

– Всегда здесь.

Саймон вмешался.

– Нам бы хотелось столик, – сказал он. – Столик, чтобы выпить, Марсель. – Затем, оттаскивая Стэси от вазы со спичками, пояснил: – Это писатель Анастасия Лоуренс. И кажется, вы уже знакомы с Джонатоном. Сейчас его представляю я.

– Его романы?

– Его искусство. А Фредерик здесь? – Он имел в виду шеф-повара, владельца заведения, а также, кстати, работ некоторых художников из галереи Саймона.

– Фредерика нет. Столик на троих?

– На четверых, – сказала Мишель. Она снова попыталась втиснуть ладонь в мою. Марсель подвел нас к столику. «СКЕГНЕСС ТАК БОДРИТ».

Анастасия расхохоталась над плакатом. Никогда она не бывала так легкомысленна. Ошалела. А Саймон? Никогда не казался он таким трезвым.

– Поехали в Скегнесс, – предложила Анастасия. – Кто со мной? – Она посмотрела на Саймона.

– Пляжи есть и на Ривьере.

– Но туда не попадешь Британской железной дорогой. Составишь компанию, Мишель? Я была плохой подругой, я знаю. Для меня это такая… такая обуза.

– Ты помолвлена?

– Нет, – сказал Саймон. – С чего ты взяла?

– Обуза, – пояснил я Мишель. – А не узы.

– Но почему нет?

– Саймон считает, что мне лучше закончить роман, – ответила Анастасия, – прежде чем мы подумаем о…

– Не хочу, чтобы она отвлекалась, – сказал Саймон. – Я слишком высоко ценю ее работу, не хочу становиться у нее на пути.

– А я ее увижу, Стэси? – спросила Мишель. – Ты же разрешила прочитать Джонатону.

– Да? – Выходит, Анастасия до сих пор не знала даже об этом. В ее глазах – таких ясных за голубыми контактными линзами – я увидел выражение, которое со временем стало мне знакомо, как моя собственная рука, – слепой безнадежный поиск. – Ты видел?

– Только чуть-чуть, – сообщил нам всем Саймон.

– А ты нет? – спросила Анастасия у Мишель.

– Только Джонатон, – сказал Саймон, глядя на меня. – Я доверяю Джонатону как другу. Я уверен, он больше никому не показывал.

– И что ты… думаешь? – спросила меня Анастасия.

– Я думаю, нам нужно сделать заказ, – перебил Саймон. – Сервис здесь в отсутствие Фредерика совсем не такой, как при нем.

– Джонатону не понравилось… Тебе не понравился мой роман?

– Мне? – спросил я. – Я думаю, это одна из лучших вещей, что мне доводилось читать.

– А что еще ты читал? – спросил Саймон. – Ну, в последнее время?

– Сначала расскажи про мой роман.

– Вряд ли Джонатон…

– Ты очень груба с языком – вот что, наверное, шокировало меня больше всего.

– Ты не поверил, что я так умею?

– Я уже думал, что такого никто не умеет, больше никто. Вероятно, Саймон тебе говорил, что я написал два романа, и с каждой фразой я все меньше верил, что язык вообще способен что-то сказать. Я бросил писать. Но тут появляются «Как пали сильные», и английский встречает достойного противника. Чего бы ты ни умела, оно вернуло мне интерес к книгам.

– Честно? – Она улыбнулась. – Тебе не кажется, что я слишком… слишком похожа на другого автора?

– Пора заказать выпивку, Анастасия. – Саймон сказал так, что его услышали за соседними столиками. Официантка ждала. – Что ты будешь?

– Граппу.

– Какую, Анастасия? У них есть разная.

– Выбери за меня. – Она снова повернулась ко мне. – Так ты не думаешь, что я…

– Как я могу за тебя выбрать, Анастасия? Я не знаю, какую граппу ты предпочитаешь.

– Я тоже. – И призналась мне: – Я ее никогда не пробовала.

Саймон решил за нее, потом Мишель выбрала свой любимый херес-крим. По старой привычке я заказал «Лагавулин», и Саймону не оставалось ничего, кроме «Джонни Уокер Блю».

– Закажете что-нибудь из меню? – спросила официантка.

Не знаю, ел ли кто-нибудь из нас в тот вечер, но, поскольку беседа вышла из-под его контроля, Саймон не пожелал связать себя больше, чем уже связал.

– Нет, спасибо, – ответил он.

– Может, десерт? – спросила Мишель.

– Да, десерт, – согласилась Анастасия. – Будешь что-нибудь? – Она посмотрела на меня, потом на Саймона.

– Мы будем сплит «Александра», – сказала Мишель.

– Или яблочный пирог с карамелью? – спросила Анастасия.

– И яблочный пирог с карамелью, – ответила Мишель, – и, я уверена, Джонатон захочет крем-брюле. Что-нибудь еще? Нет? Значит, только эти три.

Когда официантка ушла, Анастасия напомнила мне, что я не ответил на ее вопрос.

– Ты и на мой вопрос не ответил, – вмешался Саймон. – Что ты сейчас читаешь?

– Исключительно всякую ерунду, – ответила за меня Мишель. – Воспоминания этой убийцы- редакторессы Глории Грин, например.

Мне нравится, что она делает с «Алгонкином», – сказал Саймон. – Придает ему остроты.

Официантка принесла ему «Блю Лейбл» со льдом, как он и заказывал. Анастасия попробовала граппу, поморщилась.

– Тост? – спросила Мишель. – За «Как пали сильные»?

– За «Как пали сильные».

На сей раз Анастасия, отпив граппы, выплюнула и поменялась бокалом с Мишель.

– Так-то лучше, – сказала она и продолжила: – Ты читаешь только ерунду, Джонатон? Ты вроде сказал, что «Как пали сильные» вернули тебе интерес к книгам.

– Да, только сейчас нет книг, которыми стоит интересоваться. Из-за тебя мы все выглядим мошенниками. Которыми и являемся.

– А меня ты не считаешь… мошенницей? – Ее вопрос казался таким кокетливым. Я был глух к скрытым смыслам.

И любезно ответил:

– Я считаю, что те страницы «Как пали сильные», которые я читал, – единственные честные строки, что я видел, с тех пор как бросил писать.

– И читать.