– Мишель преувеличивает. Я просто жду…
– А роман закончен? – спросила Мишель, которая нервничала, как и Саймон, не зная, куда может завести этот разговор. – Ты его опубликуешь?
– Анастасия предпочитает об этом не думать, – сказал Саймон, кладя руку ей на бедро.
– Все нормально. – Анастасия допила содержимое бокала Мишель. – Я хочу его опубликовать, если Джонатон считает, что мне стоит. Если это правда заставило его снова интересоваться книгами. И если нет впечатления, что я просто кого-то копирую.
– Почему Джонатон?
– Я уважаю его мнение. У него нет скрытых мотивов.
– Твой стиль оригинален, как… – Я вспомнил, как Саймон сказал мне: «Новый Хемингуэй». – Оригинален, как у Эрнеста Хемингуэя.
После этого ей пришлось отлучиться в дамскую комнату. Бог знает, что там происходило.
Саймон остался.
– Обязательно нужно было это говорить? – накинулся он на меня. – Запугаешь девочку, и она никогда не допишет. Пожалуйста, давай сменим тему.
Тут принесли десерт, и вместо смены темы все начали есть.
Анастасия вернулась к нам притихшая и в очках. Съела десерт, немного крем-брюле и выпила второй херес-крим Мишель. Смеялась вместе с нами, когда Саймон пересказывал истории, которые слышал от строительного подрядчика, о кошмарном разорении, погубившем жизни тех, кто не платит по счетам, и, как и мы, не догадалась спросить, отчего подрядчик рассказывал ему такие жуткие байки. Саймон говорил, пока не принесли счет. Он хорошо рассказывал. У него все было под контролем. Ничего больше не происходило между нами, и когда Анастасия обняла Мишель на прощание, и шепота не прошелестело.
Они уехали домой вместе. Ничего удивительного. Не питая привязанности к общежитию в частности и к университетскому миру вообще, она стремилась туда, где ее хотели. Принимала подарки. Позволяла Саймону покупать себе одежду и потребные аксессуары. Он ходил с ней по магазинам. Она слушалась его относительно клеток и складок, достигая той утонченности, какая прежде отличала ее в изучении американской литературы. У таких, как Мишель, был
Несколько недель. Столько они уже были вместе. Когда она распродала учебники, чтоб выручить деньги на карманные расходы, у нее не осталось причин находиться там, где не было его, а из-за рукописи, там, в Лиланде, ожидавшей дальнейшего плагиата, у нее были все причины с ним не разлучаться. Впрочем, наверняка ей было вполне очевидно, к чему все идет. Саймон называл ее писателем. Говорил о ее книге так, будто она уже стала американской классикой. Вручил ей для подписей старинную перьевую ручку, черную, с золотой филигранью. Он подослал к ней репортера из «Портфолио», а затем посоветовал избегать публичности, пока вся медиаиндустрия в полном составе не соберется на лужайке под окнами, требуя ее появления.
Но не забудьте, это длилось неделями, и неделями она не оказывалась хотя бы в одном округе с «Как пали сильные». Траектория ее успеха была задана, но, находясь подле Анастасии, Саймон не мог подтолкнуть ее к действию. Требовалось что-то вне его. Он слишком хорошо ее защищал – вплоть до того вечера, что мы провели вместе, и я вынужден поверить, что катапульта наконец сработала, едва Саймоновы защитные укрепления пали, и постороннее мнение о ней сделало свое дело.
Итак, они уехали домой вместе. Саймон замолчал, как только мы с Мишель отошли за пределы слышимости. Он вышел на мостовую, чтобы поймать такси. Анастасия стояла рядом на тротуаре. Тротуар и каблуки добавляли ей почти фут роста. И все равно ей приходилось смотреть вверх.
В такси она положила голову Саймону на колени.
– Я талантлива, – сказала она.
– Чрезвычайно талантлива.
– Я написала хорошую вещь.
– Выдающуюся.
– Я чрезвычайно талантливый автор выдающегося произведения.
– Если тебе…
– Тссс… – Она коснулась его губ кончиком пальца.
– …выдающегося произведения.
– Мой роман честен.
– Ты честна.
– Мой роман честен.
– Твой роман честен.
– Вот что главное.
– Это главное.
– Мой роман честен, даже если я – нет. Я не обязана быть честной. Я писатель. Писатель может лгать. Жене был вором. Марлоу был шпионом. Хемингуэй был… был… прелюбодеем. Это не важно. Они принесли миру что-то хорошее. Я новый Хемингуэй. Я делаю хорошее.
– У тебя хорошо получается.
– Я делаю хорошее. Из-за меня кто-то
– Ты уже знаешь.
– Нет. Это
– Я не в счет?
– Ты не в счет. В этом-то и проблема. Как я могу тебе верить, если ты мной увлечен?
– Я желаю тебе только добра, Анастасия.
– Ты добр ко мне. Но я не об этом. Я о том, что… Тебя не волнует, что мы не понимаем друг друга? – Такси притормозило. Остановилось у дверей Саймона.
– Я тебя понимаю, Анастасия.
– Нет. – Тикал счетчик.
– Я тебя знаю, Анастасия.
– Нет.
– Готов поспорить.
– Что поставишь на кон?
Саймон расплатился с таксистом.
– Все, что у меня есть.
– Тогда, пожалуй, я тоже поставлю все.
Но на самом деле она уже поставила все.
XVIII
Вот как все произошло. Пожалуйста, не верьте газетам. Они узнали намного позже и из источников сомнительной достоверности. Их там не было. Не могло быть. Анастасия была одна.
Саймон оставил ее в постели. Ушел в галерею. Она написала ему записку. «Жди меня», – говорилось в ней.
Работа заняла у нее трое суток. На сей раз ничто не отвлекало. Даже телефон не звонил; «Пасифик Белл» отключил линию за неуплату. Одна, в комнатке общежития. У нее не осталось друзей – по крайней мере, в Лиланде. Можно сосредоточиться. Она пробилась сквозь «Как пали сильные». Она закончила свой роман. Роман, тождественный утерянной рукописи Хемингуэя. Если кто-то найдет рукопись, проблем не оберешься. Даже наивная Анастасия осознавала возможные неприятности.
Той ночью часа в два в кампусе Лиланда случился небольшой пожар. Он вспыхнул в отдаленном лесистом уголке у грота под названием Велланова. Официально причина до сих пор не известна. Подозревали поджог. Но не разберешь, что творится в этих лесах вокруг Лиланда. Посвящения. Вечеринки.
