где он лежал. Наблюдала за ним и ждала. Он потянулся к ней. Притянул к себе в кровать. Но когда он целовал ее, она лишь смотрела на него через очки. Он снял их. Навалился на нее сверху, как был, в пижаме. Попытался стащить с нее Рубашку.
– Пожалуйста, – попросила она, отцепляя его ладони от своего тела. Он направил ее руки к своей промежности. Она нащупала член в разрезе пижамы – слишком вялый, чтобы пробиться через просторную одежду. – Что ты собираешься с этим делать? – спросила она, сжав его, яички и прочее и засунув обратно в пижаму. Потянулась через него, чтобы выключить свет.
В темноте он приподнялся ей навстречу. Ее холодной рукой достал свой пенис из пижамы и, снова взобравшись на нее, засунул ей между ног.
– Мой собственный писатель, – прошептал он. И начал раскачиваться на ней, совершенно невпопад, с закрытыми глазами и гримасой, которую выучился надевать, чтобы демонстрировать удовольствие, столь же чуждое ему, как ей – писательство. Он стиснул ее худое тело. Часто и тяжело задышал, примерно так, как дышат мужчины в приближении кульминации. Предполагалось, что она должна делать то же самое, хотя бы для того, чтобы симулировать оргазм в унисон. Но что-то ее удерживало. Она не отрываясь смотрела в потолок, лишь бы не видеть мужниного спектакля. Она не шевелилась, даже не дышала. Он неуклюже бился на ней, как рыба, вытащенная из воды, которой жена, признаться, нужна была как зонтик.
– Ты скоро кончишь? – уточнил он.
– Я… я уже, – ответила она.
Он остановился на середине толчка. Откатился на свою сторону кровати.
– Хорошо, – сказал он. – Почему ты сразу не сказала?
– Не хотела останавливать тебя, дорогой, – ответила она. – Тебе, похоже, так нравилось.
– Не надо стервозничать.
– Я всего лишь хочу того, что нравится тебе.
– Этот педик Халцедони Боулз отвесил тебе пару комплиментов, и теперь ты уже слишком хороша для меня?
– Я твоя покорная жена. Я сделаю все…
– Например, поставишь меня в идиотское положение на людях?
–
–
– Ты ничего мне не рассказываешь. Тебя вечно нет дома. У тебя есть Жанель.
– Сегодня вечером я был с тобой. Жанель хотела пойти. Я сказал «нет».
– Естественно.
– Вот уж не думал, что ты так рано станешь такой тщеславной.
– С твоим примером перед глазами это совсем не трудно.
Он ударил ее, отдернул руку.
– Прости меня, пожалуйста, – сказал он.
– Все в порядке. Если твой дряблый хер не способен…
Он ударил ее снова. Не извинился. Она встала с кровати, забирая с собой стеганое одеяло.
– Куда ты? – спросил он.
– Туда, где смогу уснуть без изнасилования и побоев.
– Ты моя жена, – возмутился он, когда она стащила покрывало. – Это покрывало не твое. Вся эта квартира – моя собственность, и на моей территории ты будешь поступать, как я скажу. Я заберу у тебя кабинет. У тебя ничего не останется.
– Мне ничего не нужно, – ответила она. – И если бы у меня ничего не было, я бы не оказалась в таком… таком
Если Саймон и ответил что-то, она не слышала. Она уже закрылась в своем кабинете.
XV
НА следующий день она выглядела невыспавшейся, но ее мрачный вид меня тогда не очень встревожил. Прежде всего, несчастье было ей к липу: ничто не придавало ее осанке больше привлекательности, чем страдание, а фигуре больше соблазнительности, чем насилие. К тому же она изо всех сил постаралась это скрыть: не хотела, чтобы кто-нибудь из нас думал о предстоящей неделе, когда она окажется в Нью-Йорке с Саймоном, а я останусь один с Мишель. Она устроила шоу. Сейчас я понимаю, что это делалось как ради меня, так и ради нее самой, чтобы отвлечься от ужасной и вполне реальной перспективы удостоиться за свое преступление высшей награды в американской литературе – приза, который не получил сам Хемингуэй. Но в тот момент у меня не было ни данных, ни желания понять, что мысли ее – не просто опустошение перед нашей временной разлукой.
Она читала мне. Мы вместе сидели на диване, и она читала вслух куски из дневников Саймона, которые нашла недавно в потайном отделении аккурат у себя над головой – под его столом, где она любила сидеть, когда была одна. Раньше она не зачитывала мне эти дневники, да и сама едва их пролистала – такими невыносимо скучными они были в целом. (Он заносил туда каждый день своей жизни, как будто заполнял счета, словно интроспекция сводится к точному учету.) Подозреваю, она начала читать, желая выяснить, что происходило между мужем и Жанель. Она обнаружила, что Жанель в дневниках фигурирует только в связи с деловыми операциями – вполне справедливо, только вот сама Стэси едва упоминалась, да и то исключительно как автор «Как пали сильные», работающий над новым романом, выручку от продаж которого Саймон уже пытался прикинуть. Из фрагментов, которые она мне читала, следовало, что она играла в сознании Саймона ту же роль, что и в сводках новостей, только по телевидению это было не так поверхностно:
Но никто из нас не хотел это обсуждать, и я спросил Анастасию, на кого она хотела бы походить, на Плат или на Секстой.
– Самоубийство посредством газовой плиты или…
– Не издевайся, Джонатон. Он мне добра желает.
– Он желает продать твою душу. Он только еще не подсчитал, выгадает он больше, продав ее с молотка за наивысшую цену или сдавая по частям в аренду.
– Какая мелодрама. Люди могут подумать, что ты в меня влюблен.
– А Саймон?
– Это не твое дело.
– Ты только что читала мне его личные…
– Разумеется, он меня любит, просто по-своему. Иногда ты не очень-то ко мне добр.
– Я бы мог, если б ты мне позволила.
– Я вижу тебя каждый день. Я вижусь с тобой больше чем с кем бы то ни было за всю жизнь.
– И тем не менее это ни к чему не приводит.
– А к чему бы ты хотел это привести? – спросила она. Я потянулся к ее телу. Она встала. – Лучше, пожалуй, не отвечай. По-моему, нам обоим нужно ценить то, что у нас есть.
– То есть Саймона? Мишель?
– Я имею в виду наши дни вместе. – Она села за стол. – К чему нам этим рисковать?
– Ты уезжаешь с Саймоном в Нью-Йорк.
– Меньше чем на неделю. А пока меня не будет, – она улыбнулась, – можешь смотреть меня по телевизору.
– Возможно, этого хватило бы твоему мужу, но в моем случае…
– Почему ты сегодня так хочешь сделать нас несчастными?
