— Знаю, человече. И патриарху Никону будет ведомо…
От Егория шел с легким сердцем. Теперь Карпуха разбередил душу снова.
— Пойдем-ка спать. Завтра на зорьке застучим…
На зорьке оба были в кузне. Шаненя приподнял горбыль, прижатый к крыше, и вытащил завернутую в тряпку саблю. Бережно вытер рукавом сверкающее полотно и, сжав деревянную рукоятку в широкой, сильной ладони, приподнял ее над головой.
Сабля была не длинная, с необычно широким полотном, вдоль которого от рукоятки и до носка тянулись две узенькие, ровные полоски. Возле рукоятки — сверкающие медью усы. Таких сабель Алексашке не приходилось видеть, хоть в Полоцк разный чужеземный люд заглядывал.
— Где такую раздобыл?
— Долгая история, — Шаненя рассматривал сверкающее полотно: не появилась ли ржавчина. — От деда досталась. Дед с Наливайкой ходил…
— Не на Руси кована, — заключил Алексашка, рассматривая саблю. — Железо отменное.
— Откуешь такую? — Шаненя хитровато прищурил глаз.
— Нет, пожалуй, — признался Алексашка и щелкнул ногтем по полотну. — Тут пазы. Их на станке делали… Такой станок видел в Полоцке. За кузней конь по кругу ходил и вертел дышло. От дышла привод на шестеренках. Он стружку снимает и паз точит. Заморский станок…
— А без пазов?
— Ежели без пазов, так откую.
Долго возились с углями — отсырел за ночь трут, и Алексашка насилу выбил из него искру. Раздул в ладонях и подсунул под сухую бересту. Та затрещала, свернулась в колечко, задымила и вспыхнула. Заухкал кожаный мех, и сразу запахло сладковатой гарью березовых углей. Алексашка закачал сильнее, и после каждого взмаха в лицо ударяла теплая упругая волна. Теребень подхватил клещами железо, проворно расшевелил им угли и сунул его поглубже. А рядом воткнул длинную ось, которую отковал несколько дней назад.
Пока железо разогревалось, Шаненя на доске прикидывал угольком размеры и контур сабли, топтался по тесной кузне, потом вышел и долго свистел Полкану — лохматому чуткому псу. Тот примчался, завилял хвостом, затерся ласково о ноги хозяина. Шаненя накинул на шею собаке веревку и конец прицепил к двери.
— Должно быть, готово, — Алексашка вытащил из горна железо. Бросил на наковальню и быстро застучал молотом, повторяя после каждого удара: «Га!., га!., га!..» Дождем сыпались белые искры.
— Мягкое, — неодобрительно покачал головой.
— Что поделаешь! Еще раза три выколачивать придется, — решил Шаненя. — Воздуха в нем много. А пан Скочиковский хвалил, что лучшего не найду…
Дважды Алексашка нагревал железо и выстукивал молотом. Потом калил, отпускал, снова калил и старательно выбивал. Покрылся испариной лоб, взмокла рубаха на плечах. Только к полудню вытянул железо в нужную длину, заострил конец, слегка выгнул в полудугу. Раскалил последний раз в горне и бросил в длинное деревянное корыто. Запузырилась, зашипела вода. Алексашка вынул из корыта саблю, долго рассматривал ее. И вдруг вздрогнул, круто повернувшись к двери. В одно мгновение бросил саблю в корыто. Выхватил из горна красноватую ось и яростно застучал по ней молотом.
Дверь в кузне заскрипела и знакомый голос спросил:
— Кто тут есть?
— Тьфу, напугал! — Шаненя уставился на Велесницкого. — Крадешься, словно кошка.
— Неужто испугался!
— Сам знаешь… И собака не тявкнула. — Шаненя отворил дверь. На щеколде болтался обрывок веревки. — Сбежал пес!
Велесницкий осмотрелся в кузне.
— Оси куете?
— Оси… — Алексашка достал из воды саблю и подал ее Ермоле.
Велесницкий повертел саблю.
— Будет рубать?
— Голову, пожалуй, сбросит, — усмехнулся Алексашка. — Только этого мало.
— Неужто? — рассмеялся Велесницкий. А я думал, что большего и не надо.
— Она панскую саблю выдержать должна.
— А выдержит?
— Сейчас посмотрим.
Алексашка неторопливо обмотал тряпкой черенок. Потом к наковальне обухом приставил топор.
— Отойди в сторону. Кабы в глаза не отлетело…
Велесницкий и Шаненя отошли к двери. Алексашка поднял саблю над головой, прицелился и, ахнув, опустил ее на топор. Втроем склонились над саблей.
— Слабовата, — с сожалением заметил Алексашка, ощупывая грубыми пальцами глубокую зазубрину. — Еще раз отбивать надо…
— Не бедуй, — успокаивал Велесницкий. — На пики разве?
— На пики железо в самый раз. Завтра ковать буду. Пика — дело не хитрое.
Алексашка снова встал к горну. Ходит дышло вверх и вниз. Тихо охает мех, и белым жаром вспыхивают угли. Стучит Алексашка молотом по сабле, выбивая воздух из металла. Плотнее становится железо. Стучит и думает, какая чудесная сила хранится в ржавых болотах Полесья! Саблями и пиками обернется панам собственная земля. Стучит Алексашка молотком. Устал за день, ломит спину, а дух бодрый. Когда закончил, бросил молоток, вытер вспотевшее лицо и, наклонившись к кадке, вдоволь напился холодной воды.
— Теперь должно покрепчать. Попробуем потянуть на камне.
Шаненя вертел ручку точила, Алексашка водил лезвие.
— Три не выковать в день? — спросил Велесницкий.
— Трудно, — Алексашка подумал. — Вот если б еще одного челядника найти.
— Да-а, — задумчиво протянул Ермола. — Было б за четыре недели сто сабель. Как потребны они!..
Алексашка спрятал саблю под хлам, забросал это место углями. Долго гремел железом, выбирая полоску на пики. Велесницкий и Шаненя вышли из кузни, присели на колоды неподалеку. Алексашка прикусил губу: доверять-то доверяют, а все же есть и такие речи, которые слушать ему не положено. Хоть и гремел железом, стучал, а разговор все же доходил до него. Слушал и не представлял, что в нем тайного? Долго говорил Велесницкий о некой братской школе, что имеется в Пинске. Участники братства там читают вирши и проповедуют христианскую веру. А пинский ксендз Халевский домогается от владыки Егория, чтоб братскую школу ту закрыли, а детей христианских отослали в римский коллегиум для обучения.
— Не быть тому! — сурово прервал Шаненя.
И еще Велесницкий называл некого Афанасия Филиповича, именуя великим мужем. Будто привез тот Афанасий Филипович в Пинск мудрую книгу, которую сам сложил и отпечатал в Вильне. А книга та направлена против унии.
И еще слыхал Алексашка разговор про то, что на всей Белой Руси застучали ковали. Холопы нападают на королевские дозоры и забирают порох. С мушкетами и саблями мужики не особенно ловки, а вот уж косы и топоры держат крепко. Под Слуцком, а может, под другим городом, ибо Алексашка не расслышал, мужики пришли к пану и миром просиди, чтоб уменьшил на один день барщину. Пан обещал подумать. А назавтра деревня была полна гайдуками. Троих мужиков на колы посадили. Услыхав о расправе, чернь окольных деревень схватила косы и обложила гайдуков. Одни бежали, других покололи. Потом имение перетрясли, нашли квиты попасовые, подымные, поборовые, сложили в кучу и огнем попалили…
— Славно! — похвалил Шаненя.
Потом Иван еще что-то говорил Велесницкому, но что — тут уж Алексашка совсем не слыхал.
За неделю так намахался молотом Алексашка, что к воскресенью не чувствовал ни рук, ни спины. Вставал на зорьке и дотемна не вылезал из кузни. Помогать Шаненя не мог, занят был седельной работой. Все пятнадцать сабель и десяток пик Алексашка выковал своими руками.
