под топор ставит — указ сейма нерушим и свят. Из его, Скочиковского, железа в Несвиже теперь пушки льют да ядра, а потом из этого железа по мужицким загонам палить будут. Все знает купец. Велика и неуемна жадность к наживе, если свою веру продает…
Вошел к себе в сени — никого. Дверь в хату раскрыта. Показалось Шанене, что всхлипывает кто-то. Прислушался, заглянул, не заходя. Видит, сидит Устя на лавке, уткнулась лицом в угол, закрыв лицо руками. Поодаль стоит Алексашка.
— Слышь, Устя…
Плечи Усти вздрагивают. Она еще больше закрывается руками.
— Слышь, Устя, — тихо говорит Алексашка. — Будет другой крестик. Этот бате надобен был.
Защемило сердце Шанени. Иван тихо вышел из сеней. Остановился у изгороди, пожал плечами. Раньше замечал другое — пряталась Устя от Алексашки, в хате с ним наедине не была. Нонче слез не стыдится…
В минувших войнах, которые вела Русь с Ливонией и Речью Посполитой, Пинск оставался в стороне от больших шляхов, по которым тянулось войско. И все же город не раз палили и свои, и чужие. Час от часу налетали сюда крымские орды за поживой и ясыром. Оттого король Польши Стефан Баторий, дед короля Сигизмунда, велел обнести город с трех сторон высоким земляным валом и дубовым частоколом в три метра высотой. Пинск не считался крепостью, какими были Быхов или Слуцк, но укрепления делали город труднодоступным. Пятьдесят лет назад укрепления были частично разрушены грозным и жестоким предводителем повстанцев Северином Наливайкой. Только двадцать лет назад король Сигизмунд III, готовясь к войне с русским царем Михаилом Романовым, начал восстанавливать укрепления. Пятьсот подвод и еще столько же мастеровых холопов согнало панство к Пинску. Мужики валили лес, стаскивали его к городу и ставили новые, крепкие стены.
Теперь Пинску отводилось особо важное значение. Сейм имел намерение пустить войско через эти места на Украину, в тыл схизматику Хмелю. Но казацкие загоны и восставшая чернь Белой Руси расстроила эти планы. Более того, стало очевидным и другое — не миновать войны с русским царем. От лазутчиков уже известно, что Посольский приказ разослал тайную грамоту, в которой приказано быть начеку «стряпчим и дворянам московским и жильцом, помещиком и вотчеником муромским, нижегородским, арзамасским, саранским, темниковским, да городовым дворянам и детям боярским муромцом, нижегородцем, арзамасцом, мещеряном…» А ежели царь возьмет под свою руку черкасские земли, стрельцы царя Алексея дойдут до Пинска, и баталии здесь могут быть жаркие. Войт пинский, полковник пан Лука Ельский после разгрома отряда пана Валовича послал срочного гонца в Несвиж и просил гетмана Януша Радзивилла прислать арматы, порох и ядра. Януш Радзивилл прочел письмо, зло выругался и выставил кукиш: на плюгавый загон разбойника и схизмата Небабы не нужны арматы, и порох на него жечь — непристойно. Его порубят саблями рейтары. Вместо пушек в Пинск прибыл тайный нунциуш папы Иннокентия X монах Леон Маркони. Он имел долгую и трудную беседу с Лукой Ельским и достопочтенным ксендзом Халевским, а также с гвардианом пинским ксендзом паном Станиславом-Франциском Жолкевичем, приехавшим из Вильны. Нунциуш Леон Маркони поведал о решимости папы строго наказывать бунтарей и дал понять Луке Ельскому, что меч карающий должен падать со всей силой… Говорил еще конах Маркони о том, что Поляновский договор, по которому король Владислав отказался от своих прав на русский престол и признал за Михаилом Романовым царский титул — страшнейшая и непоправимая ошибка. Теперь царь Алексей себя великим государем именует и настолько укрепился в политической и светской жизни Европы, что ни один спор уже не может быть разрешен без участия Москвы.
На бунт черни в Белой Руси папа Иннокентий X смотрел с тревогой не потому, что горели панские маентки. Разве впервые поднимает голову чернь? Сейчас решается судьба земель, которые были под властью Речи. Потеря их — это прежде всего потеря престижа Ватикана. Русь медленно, но уверенно двигается к прибалтийским землям, где интересы короны были не меньшими. Радовали сейм и все шановное панство сложные отношения Руси с Турцией и Крымом, хотя в войне с Речью Посполитой султан и хан были союзниками Москвы, как, впрочем, и Швеция. Но сейчас свейский король претендовал на польскую Прибалтику и Литву; турецкий султан и крымский хан поглядывали на Украину. Борьба со свейским королем за Балтику толкала Русь к союзу с Речью Посполитой, конечно, если Русь откажется от своих претензий на Украину. А на это русский царь не согласится… Может быть, и легче было б решать все эти дела, может быть, и состоялся б тайный разговор с царем Алексеем Михайловичем, если б не хитрый, как лиса, и мудрый боярин Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин, который благоволит к схизматику Хмельницкому. Правда, по другим сведениям Ордин-Нащокин мечтает о союзе с Речью Посполитой и о славе, которой покрылись бы славянские народы, если б все они объединились под главенством Руси и Речи…
Полковник Лука Ельский во всех этих сложных и запутанных отношениях разбираться не хотел. Это дело будущего короля, сейма, Януша Радзивилла, возглавлявшего посполитое рушение на Белой Руси. Он видел реальную угрозу Пинску — загон, казацкого атамана Антона Небабы.
Полковник пан Лука Ельский целый день самолично осматривал ров и стены, которыми обнесен Пинск, и остался доволен. Казаки армат не имеют, следовательно, штурмовать город им нечем. Задерживаться под Пинском и вести длительную осаду они так же не могут — под Несвижем стоит войско пана Мирского, под Слуцком отряд хорунжего пана Гонсевского, да еще закованные в кирасы наемные рейтары под командой немца Шварцоха.
После конфуза пана Валовича войт Лука Ельский дал строгий наказ: нести тайные дозоры вблизи Пинска. Дозорцы сидели в засадах днем и ночью. Изредка тянулись ленивые купеческие фурманки. Их останавливали, расспрашивали купцов, куда едут и что везут.
Теплым солнечным днем шел из Пинска пыльной дорогой монах. Дозорцы махнули было рукой: в Лещинском монастыре их проживает немало и все таскаются по селам. Осматривая согбенную фигуру, сержант все же подумал, что схватить его следует. Наказывал войт, что православные монахи — лазутчики. Дозорцы выскочили из кустов и накинули на монаха веревку.
— Куда путь держишь? — с подозрением спросил сержант.
Монах не торопился с ответом. Спокойно качнул головой и разжал покрытые пылью губы.
— Дорогу мою господь бог указал. Иду на Гомель…
— Какие дела у тебя в Гомеле? Не чернь ли ждет тебя?
— Молитвы ждут и печали господни, — вздохнул монах.
Сержант вырвал из рук молитвенник, потряс его. Монах укоризненно покачал головой.
— Чего пялишь чертовы очи?! — разозлился сержант. — Знаем тебя! — и стал разрывать молитвенник. Распотрошив кинжалом толстые, обтянутые кожей деревянные корки и убедившись, что там ничего не спрятано, швырнул молитвенник в кусты. — Снимай балахон и побыстрее!
Дозорцы старательно осмотрели все швы в подоле и рукавах.
— Вшей расплодил! — брезгливо сплюнул сержант. — В огонь бы их вместе с тобой.
Сорвали с головы шапку. Острием кинжала вспороли подкладку. Сержант хотел было и шапку бросить в кусты, да заметил желтый краешек бумаги. Потянул осторожно и вытянул сложенный листок.
— Это что? — бросил недобрый взгляд.
— Молитва, — не отводя глаз, ответил монах.
— Вяжите сатане руки, да покрепче!..
Монаха привели в Пинск, бросили в подвал и поставили стражу, а бумагу передали полковнику Луке Ельскому. Войт прочел письмо и послал за ксендзом Халевским. Тот, стоя, слушал, что читал войт.
— «…а около Пинеска на палях многие люди, а иные на колье четвертованные… и лютуют веле и бысьмо веру чужую принимали и лямонтовати некому…»
Лука Ельский читал и поглядывал, как покрывалось мелом сухое лицо ксендза Халевского.
— Тайные доносы в Московию шлет и на милость царя уповает. А то, что чернь из повиновения вышла, — не пишет.
— Владыка Егорий… — прошептал ксендз Халевский. Сошлись брови на переносице, поджались губы.
Ксендз Халевский вопросительно посмотрел на войта. Тот после долгого раздумья проронил:
— Терпеть не будем…
Долго сидели, не зажигая свечей, советовались…
