— Не знаешь? Фоньку-то твоего…
Алексашка поднял голову. Тревожное предчувствие охватило сердце, и ему показалось, что оно вот- вот остановится.
— Как же так?.. — онуча вывалилась из ослабевших рук.
— Не знаешь, как рубят?.. — вздохнул Ермола.
— Веди, — попросил Ермолу.
Он шел следом за Велесницким к реке. Шли, обходя порубленных рейтар и казаков, и возле каждого Алексашка вздрагивал, думал — Фонька лежит.
Неподалеку от брода на пажухлой, вытоптанной конями траве лежал Фонька Драный Нос. Рядом сабля и шапка. Побелевшие руки раскинуты, на восковом лице ни кровинки. Показалось Алексашке, что шевелятся Фонькины губы. «У мертвого-то…» — подумал. Алексашка склонился над другом, сложил его руки на груди. И вдруг разжались губы, и слабый выдох шевельнул грудь. Алексашка отпрянул. Глаза у Фоньки приоткрылись.
— Воды! — догадался Алексашка и сам бросился к реке. Шапкой зачерпнул холодную воду и, расплескивая ее на бегу, примчался обратно.
— Зови казаков!
Ермола побежал за казаками. Те привалили целой толпой. Подняли Фоньку, понесли к лесу и положили возле костра. Фонька тихо стонал. Пришел Гаркуша, сурово посмотрел на казаков:
— Разглядеть не можете, где живые, где зошлые, леший вас дери! Неведомо, каких закапывали…
— Разве мы знали?!. — виновато оправдывались казаки. — Лежал нерухомо, руки раскинул…
— Водку неси! — приказал Гаркуша джуре.
Принесли водку. Гаркуша влил глоток в рот Фоньке. Казаки начали раздевать раненого, чтоб перевязать рану.
— Бери телегу и вези в деревню. Там бабы выходят, — сказал Гаркуша Алексашке. — У шляха деревня, а там спроси Марфу…
Алексашка собрался быстро. В телегу казаки положили сена, дали на дорогу вяленой медвежатины. Под сено Алексашка спрятал саблю и сразу же отправился в путь. Фонька был в беспамятстве. К вечеру подъехал к деревеньке у шляха. В хатах было пусто. По давно погасшим очагам, по заплесневевшей воде в кадках Алексашка заключил, что люди ушли давно.
Что делать теперь, он не знал. Собрался ехать дальше, но увидел старуху. Она осторожно выглядывала из-за угла покосившейся, вросшей в землю хаты. Алексашка обрадовался.
— Скажи, мати, в какой хате Марфу найти?
— Нечто одна Марфа? — после долгого молчания спросила старуха.
— А сколько их тут? Мне бы одну найти… Хворого привез.
— Кто послал тебя к Марфе? Или сам знаешь ее?
— Послали. Из леса…
Она заковыляла следом за Алексашкой, остановилась у телеги, рассматривая восковое лицо Фоньки.
— Я ж не подниму его.
— Сам подниму, мати. Куда нести?
— Повремени… — Старуха исчезла за хатой.
Ожидая ее, Алексашка задавал себе вопрос за вопросом: кто такая Марфа? Откуда знает ее Гаркуша? Раз послал к ней, значит, чем-то помогает она загону.
Вскоре старуха привела Марфу. Низкорослая, укрытая дырявым платком, она посмотрела мельком на Алексашку и сразу же направилась к телеге.
— Может, к тебе его? — спросила старуха. — Не ухожу его: глаза не зрят и руки ослабшие стали.
— Вези ко мне, — согласилась Марфа.
Алексашка повел коня к крайней хате. С Марфой внесли Фоньку и положили на полати. — Звать его как?
— Фонькой.
Марфа куда-то ходила. Пришла — темно на дворе стало. Зажгла лучину. Потом растопила печь и поставила греть воду. Когда вода закипела, запарила листья. Не разговаривала, ничего не спрашивала, словно Алексашки не было в хате. Сама повернула Фоньку на бок, прикладывая к ране примочки, напоила Фоньку отваром.
— Чего сидишь? Ложись, — обратилась наконец Марфа и к Алексашке.
Алексашка уже перед рассветом, обессиленный, задремал.
И привиделось ему, что вошел в хату высокий мужик в собольей шапке. А на плечах у него шуба. Поверх шубы парчовая накидка, расшитая золотыми и серебряными нитями. Трясется острая жидкая бороденка. В руках — посох.
— Ты кто? — спросил Алексашка.
— А разве ты не знаешь, дурья твоя голова, что я есть царь твой?
— Нешто ты царь? — удивился Алексашка. — Как же дозволил ты, чтоб в муках умирал раб твой, Фонька?
— Не помрет Фонька, — ответил царь. Он снял соболью шапку и надел на голову Фоньке. — А ты кто?
— Не узнал? — рассмеялся Алексашка. — Сказывают, ты бывал некогда в Полоцке.
— Бывал, — ответил царь. — А тебя не видывал.
— Полно врать! И Полоцк видывал, что на берегу Двины-реки стоит. Хотим мы, царь-батюшка, чтоб взял ты Полоцк под свою руку. И не токмо Полоцк, а и все города и деревни Белой Руси.
— Отчего не взять! Пиши челобитную и посылай в Посольский приказ людей.
— Челобитную писать не буду, ибо грамоте не учен, и посольские дела не вершил, — разозлился Алексашка. — Люди достойные писать будут. Шаненя напишет.
— Не морочь голову! — Царь стукнул посохом по полу. — Нет Шанени. Пошто врешь мне?
Алексашка испугался, раскрыл глаза.
— Чего кричишь? — подняла голову Марфа.
Алексашка вышел в сени, нащупал кадку и, припав к ней, напился.
Фонька приоткрыл глаза, увидел Алексашку.
— Где я?
— В хате, — Алексашка обрадованно заглянул на полати. — Полегчало малость?
— Огнем палит!
Подошла Марфа. Черпала ложкой мед, настоенный на зелье, и давала его Фоньке. Фонька снова впал в беспамятство. А к вечеру пришел в себя, сказал Алексашке:
— Помру я, Алексашка…
— Чего это тебе помирать? Не такое случается — посекут и живы остаются. Или забыл, как тебя в Полоцке полосовали?
— Помру, — твердил Фонька. — Не вынесу…
— Вот заладил свое! Отлежишься у Марфы, сядешь снова в седло. Помни, Фонька; мне да тебе помирать еще час не пришел.
Ночь Фонька спал спокойно, не стонал. А утром попросил есть. Марфа сварила ему кулеш. Повеселел Алексашка. А через день он прощался с Фонькой.
— Когда поздоровеешь, ищи загон под Хлипенем. Гаркуша говорил: там будем стоять..
— Если даст бог…
Тяжело расставаться с другом, да ничего не поделаешь.
Казаки седлали коней, приторачивали к седлам походную утварь и снаряжение. Разговоры вели о мире, который учинил гетман Хмельницкий, и прикидывали, сколько еще понадобится войска, чтоб разбить Яна-Казимира.
— Выводи-и! — послышались команды сотников.
— Идем на Хлипень!
