Вытягивается сотня за сотней из леса к старой, давно забытой дороге. Дорога раскисла, в липкой густой грязи тонут копыта коней. Над лесом, над дорогой и полем — туманная осенняя дымка. Натянув поводья, Гаркуша сдержал нетерпеливого жеребца, смотрит, как движется войско. Увидав Алексашку, взмахом руки подзывает его к себе.
Что атаман хочет, Алексашка не знает, но зря останавливать не будет. Искоса поглядывает на атамана, и мимо воли видится ему широкоскулое, смуглое лицо Небабы. Гаркуша только помоложе и потому статней. Не отрывая глаз от войска, говорит:
— Идем на Хлипень.
— Слыхал, — ответил Алексашка.
— Что там деется и стоят ли рейтары — знать не знаем. А надо знать. Подбери пятерых мужиков из своих. Поведет Любомир, и сядете в засаду под Хлипенем. Если в город придется заходить — тебе выпадет. Надевай свою старую свитку.
— Так, атаман.
— Скачи к Любомиру и — с богом!
Алексашка кивнул. Любомира настиг в голове загона. А ему еще вчера было известно, что пойдет с ним Алексашка.
Шли на рысях почти весь день. Дорога вывела к большому, обсаженному березами шляху. Кое-где маячили старые, обомшелые и покосившиеся, неведомо кем и когда поставленные верстовые столбы. Остановились у одного и решили, что это дорога на Речицу. Поехали с опаской. Вскоре увидели старого козопаса. Пастух бросил стадо, ударился бежать.
— Батька! — крикнул Алексашка.
— Чего пужливый такой, батька? — остановил его Любомир.
— Стар стал, не вижу кто, — оправдывался пастух.
— А слышишь добре.
— Слышу, что свои.
— Далече до Хлипеня?
— До Хлипеня? — козопас приоткрыл рот. — До Хлипеня будут Сиваки, за ними Репки. А за Репками и Хлипень. Да куда вам на ночь глядя? Тут и ваши ночуют.
— Наши? — насторожился Любомир. — Наших не может быть.
— Стало быть есть, — уверял козопас. — Казаки. В хате с того конца деревни стоят.
— Посмотрим… — Любомир тронул коня.
Увидав из-за кустов бузины крышу хаты, спешились. В кустах оставили коней. Раздвигая кусты, Любомир и Алексашка осторожно приблизились к хате. Возле нее возок, лошади, седла, сваленные в кучу. Горит костер и человек десять у костра. Люди в кунтушах, с саблями. Любомир прислушался. Говор вроде бы свой, украинский.
— Пошли! — решительно кивнул Алексашке.
Раздвинув кусты, зашагали по сухим сучьям. Вскочили казаки, выхватили сабли. Усатый, могучий казак с оселедцем крикнул:
— Стой! Кто такие?
— Казаки, — ответил Любомир.
— Не брешешь? — подозрительно посмотрел усатый. — Заходи, Прошка, чтоб не удрали.
Казак, которого назвали Прошкой, заступил им обратную дорогу. Остальные тоже стали обжимать кольцом. Алексашка и Любомир выхватили сабли.
— Ты не шути, не то порубим! — предупредил грозно усатый. — Клади саблю!
— А ты не грозись, — повысил голос Любомир. — Видали и не таких!
Показалась в дверях рослая, сухопарая фигура в расстегнутом кунтуше, без шапки. Серебром спадают на лоб жидкие волосы.
— Чего шумите? — увидав двоих, нахмурился. — А вы кто такие? Чего с саблями? Идите ближе! — Куда держите путь?
— Ходим по белу свету.
— Чего, как тати, шастаете?
— Если и тати, так у тебя не крали.
— Дерзок! — повысил голос седой. — Прикажу язык вырвать. А кровь у вас, вижу, казацкая.
Любомир промолчал, только сверкнул глазами. По спокойному, уверенному лицу седоголового понял, что ведет разговор не с простым казаком.
— Отвечай, кто и зачем идешь?
— Атаман Гаркуша послал.
— С того бы и начал. А то за саблю хватаешься. Другим разом общипают, что и кукарекнуть не успеешь. Можешь ли покликать Гаркушу ко мне?
— Верст двадцать скакать надо.
— Скачи. Скажи, зовет Силуян Мужиловский.
Любомир окликнул казаков, что остались в бузине. Те вывели коней.
— Ого-го! — загремел Прошка. — Войско целое! Давай поближе к каше. Голодные, небось, чтоб вас волки грызли.
Алексашке и Любомиру было не до каши, понимали, что неспроста этот Силуян спросил про Гаркушу. Надо было спешить.
Алексашка сел в седло и помчался назад, к загону. В темноте долго искал лагерь. Костры помогли. Поднял сонного Гаркушу. Рассказал ему о встрече с казаками и передал, чтоб ехал к Мужиловскому. Сон у Гаркуши как ветром сдуло.
— Не перепутал? Прозвище добро запомнил?
— Как не запомнить!
Гаркуша разбудил сотника, пошептался с ним в шатре. Вскочив на жеребца, коротко бросил Алексашке:
— Не отставай!
Алексашка не мог знать, кто такой Мужиловский и почему при упоминании о нем Гаркуша сразу же сел на коня. Почти всю дорогу атаман молчал. Когда кончился лес и кони вышли на шлях, — расступилась тьма, стало веселее ехать.
— Посольство гетмана Хмельницкого! — сказал Гаркуша, ворочаясь в седле.
Уже на рассвете подъехали к хате. Стоявший на часах казак пошел будить Мужиловского. Через раскрытую дверь донеслось басистое: «Зови!..» Не дожидаясь казака, Гаркуша подхватил саблю и переступил порог. Алексашка услыхал радостный голос атамана:
— Здравствуй, батько!
— Здравствуй! Бог свел нежданно-негаданно.
Они обнялись. Алексашка присел у двери. В хате зажгли светец, и тусклый огонек заполыхал на столе..
— Как занесло тебя, батько, на Белую Русь? Не из Московии ли?
— Не ошибся. — Мужиловский понизил голос. — Гетман Хмельницкий с посольством отправился к царю. И просил завернуть в земли Литовского княжества, подивиться, чем живет люд и что деется в местах этих.
— Клокочет Белая Русь, батько. Так и передай гетману. Мужики бросают хаты и берутся за косы. Десять дней Пинск шугал пламенем. Люду полегло, как на поле Куликовом. Под Бобруйском и Слуцком теперь казацкие загоны вместе с холопами стоят. Осадили Кобрин, Лоев, Игумен… Я на Березе разбил стражника Мирского, а Радзивилл вышел с войском на Кричевского. Теперь на Хлипень иду. Вот такие дела…
Мужиловский встал, молча прошелся по хате. Алексашка отодвинулся подальше от двери, положил голову на руки. В темноте Мужиловский заметить его не мог. Он постоял у двери, вдыхая прохладный воздух, вернулся к столу. Из плетеной ивовой корзины вынул скудель и куманец.
— Попей меду. Свежий, липовый… — сел, кряхтя, на скамью. — В Москве с Ордын-Нащекиным вел разговор. Он той же думки, что и гетман Хмельницкий. Пора люд собирать в единую державу, под одни
