– Ты кто такой?
– Турист. В музей пришел, – нужно раскрыть его, понять, на что он способен.
– Ты из лагеря? Тебя Гумилев послал, да?
– Никто меня не посылал. Я же говорю – турист из Нижнего.
– Врешь!
– Да зачем мне врать?
– Выходит, земляки, – смягчился мой собеседник. Итак, догадка насчет волжской фамилии оказалась верна. Однако того, что мой визави окажется нижегородцем, я предположить не мог. Теперь и голос репатрианта казался мне знакомым.
– Выходит. Как зовут-то тебя, земляк?
– Меня?.. Казимиром, – пауза была красноречивее слов. Похоже было, что имя фальшивое, а может быть, он просто не помнил своего настоящего. Такое бывает с репатриантами.
– А меня Алексеем звать, – по проходу метнулась лохматая тень. Вахлак занял позицию. Всё, пора сходиться. – Слушай, у тебя огонька не найдется? Трубочку раскурить?
– Трубочку? Огонька? Ты что, репатриант?
– Ну да. А что тут такого? – Я постарался придать голосу искреннее недоумение.
– Да я… понимаешь… я тоже вроде как репатриант, – «вроде как» – ответ был очень странным.
– Вот так дела! Значит, вдвойне земляки. Ну что, огоньку дашь?
– Найдем. Спускайся ко мне.
Я принялся спускаться по ступеням. Чтобы не упасть, включился в солидарность. В то же мгновение зал преобразился – освещенный лучами солнца, блистающий, нарядный. Только Казимир остался темен, словно дверь в ночь, принявшая форму человеческой фигуры.
Я приблизился, извлек из кармана свою любимую смолокурку. Выточенная из корня вереска чаша привычно легла в руку. Я принялся не торопясь набивать трубку, одновременно поглядывая на своего собеседника. Тот совсем расслабился, опустил винтовку. Неужто легкая победа?
Наконец я закончил с табаком. Вот он – критический момент. Я приблизился. И лже-Казимир, действуя, словно по нотам, отложил винтовку, прислонив ее к стабилизатору. Шагнул ко мне, протягивая в ладонях веселый огонек вечной спички. Я поднял глаза и…
Как описать это ощущение? Когда внутри будто что-то разъединяется и одна часть уходит вниз, словно ступень ракеты, а другая устремляется в невообразимую головокружительную высь. И где-то в глубине твоего «я» возникает отстраненная мысль: всё верно. Так и должно быть.
В неровном свете живого огня мне явилось лицо моего сына.
– Максим… здравствуй… как же это… – Я не знал, какой будет реакция. Мне было всё равно. Однако такого я не ожидал. Макс рухнул на колени, сжал голову руками.
– Нет, нет, НЕТ! – взвизгнул темный силуэт голосом моего сына. – Это в моей голове, в моей чертовой голове!
– Сынок, погоди. Это я! На самом деле, – я совершенно растерялся. Не знал, что делать, и рефлекторно подался вперед, прикоснулся к плечу сына, пытаясь утешить.
Максим шарахнулся от меня, как от зачумленного. Вскочил на ноги и вдруг прыгнул, демонстрируя, на что способен человек в условиях низкой гравитации.
Он нетопырем взлетел на острое колено стабилизатора и застыл там, подобравшись и нахохлившись, точно огромный филин.
– Их нет. Их нет. Никого… И меня… Сны, сны. Чертовы сны! – продолжал твердить несчастный.
«Это может быть всего лишь двойник, – наконец пробился сквозь затмевающую разум пелену голос здравого смысла. – Такой же, как Гумилев. Возможно, он и вовсе тебя не знает».
Нужно было как-то выходить из ситуации. «А ведь Вахлак должен был перехватить его», – мелькнула запоздалая мысль.
Внезапно тишину лектория разорвал резкий неприятный звук, словно кто-то провел камнем по грифельной доске. Что-то врезалось в сидящего на стабилизаторе человека, и тот, потеряв равновесие, рухнул вниз. В то же мгновение я почувствовал резкий толчок в спину, затем еще один. Я бросился вперед, скрываясь за опорой корабля, схватил оставленную Максимом винтовку.
В лектории прибавилось темных силуэтов. Долговязые, худые, со странным оружием в руках – нас посетили аборигены. Один из них как раз вскидывал свой метатель к плечу. Снова послышался резкий звук, и в пол на том месте, где я только что стоял, врезался и расплескался водяной шарик. Там, где разорвался необычный снаряд, возникло странное существо. Больше всего оно напоминало крупного муравья. Насекомое по-собачьи стряхнуло с себя капли жидкости и резво засеменило в мою сторону. Не добежало. Рухнуло на бок и застыло, словно механическая игрушка, у которой кончился завод. Только дергались короткие суставчатые ножки. Марсианин снова поднял свое «ружье». Дипломатией здесь было ничего не добиться, и я не стал медлить, выстрелил на опережение. Эффект был чудовищный. Моего противника буквально разорвало пополам. Из страшной раны брызнула нутряная жидкость. Внезапно, я почувствовал, как что-то проскользнуло за ворот моего плаща и почти сразу же резкую боль. Шею словно охватил огненный шарф. За болью пришло онемение, которое, волной распространилось ниже. Я еще успел поднять руку и вытащить из ворота мертвого муравья. А затем паралич окончательно сковал меня. Словно в землю зарыли. Пальцы сжались в кулак, корежа плотный хитин, да так и застыли погруженные в естество марсианской твари.
Аппарат, на котором меня везли, шел удивительно ровно. Сотни упругих тонких жгутов с заунывным свистом выстреливали из двух цилиндрических кожухов справа и слева от места водителя. То, что я издали принял за коня, оказалось машиной. Примитивные туземцы, как же! Я подумал, что, если выберусь, непременно нужно будет послать весточку Гумилеву. Мое место располагалось впереди и представляло собой связанную из прочных нитей гондолу, очевидно, предназначенную для разнообразного груза. Над моей головой возвышался насест кочевника, так я прозвал аборигенов. В свете зарождающегося утра марсианский наездник казался статуей самому себе. Так он был неподвижен. Свое длинноствольное оружие он повесил за спину. Рядом с нами двигались другие аппараты. Десяток одноместных – таких же, как наш, и один большой, закрытый непрозрачным корпусом. Борта жгутоногих машин украшали символы, сходные с теми, что я видел на монолите. Я тщетно пытался разглядеть в одной из гондол Максима или Вахлака, и всё же надеялся на лучшее. Ведь меня не убили.
Последствия ночного сражения проявлялись в тупой головной боли и онемении, которое до сих пор сохранилось в области шеи и затылка. Очевидно, проклятая тварь впрыснула мне в кровь токсин, наподобие яда, каким парализуют свои жертвы южноамериканские муравьи
Мы двигались строго на север к туманной громаде Олимпа. Бесплотная пустошь вокруг не нарушалась решительно ничем. Лишь однажды мне показалось, что я заметил какое-то движение. Не то представитель местной вымирающей фауны, не то еще один марсианский наездник.
Через пару часов непрерывной гонки характер местности начал меняться. Показались очаги кустарников, которых с каждой минутой становилось все больше. Впереди возник редкий лес приземистых деревьев, чем-то напоминающих африканские баобабы. Воздух наполнился влагой. Сомнений не было, мы приближались к каналу. Машины марсиан снизили скорость и медленно пробирались между бочкообразных стволов.
Через четверть часа лес закончился и перед нами открылся пологий склон, поросший темно-зеленой высокой травой. Железные бегуны устремились вниз, оставляя за собой борозды вывороченной земли. Раны в искалеченном дерне открывали плотно пригнанные друг другу красноватые плиты. Откос имел искусственное происхождение.
У подножия укрепленной насыпи располагалась широкая площадка, за краем которой простиралась гладь удивительно спокойной воды. Стеклистая масса жидкости была настолько неподвижна, что казалось, будто по ней можно дойти до отдаленного берега. Ширина канала, на первый взгляд, была не менее километра.
У ближнего берега возвышались башни причудливых водных растений. Их широкие мясистые листья наводили на мысли о дождевых лесах Амазонки и Камеруна. Верхние отростки имели округлую форму и не менее метра в диаметре. Нижние листья расширялись от черенка к краям и были столь огромны, что
