– Вы слишком бледны, надо оживить лицо. Теперь вот хотя бы румянец появился. – Он достает из кармана пакетик аспирина и кладет передо мной. – Примите и допивайте кофе. Нам пора.
– Дезире, – говорит прокурор.
Оборачиваюсь. Кожа зудит, и я бы, наверно, уже раздирал ее ногтями, если бы предусмотрительно не намазался каким-то жирным лосьоном и не пил столько воды. Надо бы в душ, но я забываю обо всем, когда слышу твое имя. Оглядываюсь, зная, что увижу сейчас в толпе копну твоих огненно-рыжих волос, но тебя нет. Даже двери не шелохнулись. Сердце колотится от ужаса и надежды, но все тихо, ничего не происходит. Обвинитель совещается о чем-то с помощником, посматривая на клочок бумаги и заглядывая в пакетик для вещдоков.
– Ваша честь. – Морелл делает шаг к подиуму и обращается к судье. – Защита вынуждена обратиться с просьбой изъять данные образцы из списка улик.
– Эти образцы были обнаружены следователями на месте пожара в ходе проведения следственных действий по данному делу, – возражает прокурор.
В руке у него прозрачный пакетик с ярлычком в уголке. Я бы узнал их и за тысячу миль, маленькие голубые таблеточки, сияющие пилюли, столько раз возвращавшие тебя, но сейчас беспощадно бичуемые прессой. Знаю, связать их со мной практически невозможно, но прокурор строит свою карьеру на том, чтобы представить меня тайным творцом зла, угрозой обществу и создателем вызвавшего всеобщую панику наркотика. Его единственная цель – отправить меня за решетку.
– Я не вижу оснований для удовлетворения прошения защиты.
– Советник? – Судья снимает очки, обращаясь к Мореллу.
– Ваша честь, – начинает адвокат, – если прокуратура желает предъявить моему подзащитному обвинение в противоправных деяниях, тем более в изготовлении запрещенных наркотических веществ, она должна точно и правильно идентифицировать, – Морелл подчеркивает слова «точно и правильно идентифицировать», – то запрещенное вещество, в производстве которого мой подзащитный обвиняется, и подняться при этом над уровнем городского сленга или уличного жаргона.
Прокурор начинает что-то говорить, но Морелл обрывает его, потрясая каким-то листком:
– Если вы укажете мне протокол судебного решения, которым гражданина признают виновным в хранении «травки», «косячка» или «колеса», я сниму свои возражения.
По залу прокатывается волна смеха. Весело всем, кроме меня.
– Ваша честь, – говорит обвинитель. Морелл пытается снова прервать его, но на этот раз судья останавливает моего защитника. – Присутствие данного наркотика общеизвестно, как и то, что он относительно недавно поступил на черный рынок. Это новое вещество, аналога которого фармацевтическая промышленность не производит. – Морелл опять пытается вмешаться, но теперь прокурор не дает ему такой возможности. – Разговоры о том, что данное вещество поступило от легального производителя есть чистой воды спекуляция. Независимо от того, откуда взялся данный наркотик, факт остается фактом – все имеющиеся улики указывают на то, что он является продуктом черного рынка. И штат не располагает для его идентификации иными названиями, кроме тех, под которыми он известен на улице. – Обвинитель предъявляет листок, кажущийся на первый взгляд идентичным тому, которым потрясал Морелл. – Скин, – читает он и, водрузив на нос очки, продолжает монотонное перечисление, – крэдл, дерма, Д…
Мореллу все же удается воспользоваться паузой.
– Обвинение использует женское имя, ваша честь. – Зал оценивает выпад по достоинству. – Они даже не приступили к идентификации вещества, а потому мы имеем все основания заявить, что прокуратура не готова предъявить обвинение в изготовлении запрещенного препарата. Невозможно квалифицировать как запрещенный наркотик то, что еще не идентифицировано. Я не допущу, чтобы моего подзащитного обвинили в изготовлении лабораторным путем «Пегги Сью».
Смех перерастает в хохот. Судья стучит молоточком, призывая к тишине, и предлагает представителям сторон подойти к era столу.
Консультация затягивается на несколько минут и сопровождается выразительными жестами. В животе у меня свинцовый шар. Возвратившись, Морелл шепотом сообщает, что судья намерен объявить перерыв до следующего дня.
– Вы об этом что-нибудь знаете? – спрашивает он.
– О чем?
– Об этих названиях. Наверное, сейчас модно давать таким вещам женские имена.
– Звучит знакомо, но вы ведь в курсе, что у меня с памятью.
– В курсе. И по крайней мере мы оба знаем, что означает Дезире.
Я уже не слушаю. Свинцовый шар падает с предельной скоростью, увлекая меня за собой, и я хватаюсь за крышку стола, чтобы не провалиться в черную дыру под ковром зала заседаний.
– Дела не так плохи, – продолжает Морелл. – Они собрали гору вещественных доказательств, но вся эта куча легко рассыпается. Будем отщипывать от нее понемногу. – Новости действительно хорошие. Мне светит пожизненное за изготовление наркотиков, а назначенный судом адвокат излучает оптимизм. Только вот я никакого облегчения не ощущаю. – Расслабьтесь, Эрик. Помните, это еще не суд, а предварительное слушание. Смотрите на жизнь веселей и не впадайте в уныние.
К тому времени как я добираюсь до театра, рубашка уже промокла от пота, а голова воет от боли. Суд прервал заседание в четыре пополудни, и я впервые вижу так много солнца. Смутно помню, что видел его не меньше и до пожара, но на память полагаться нельзя. Стеклянная Стриптизерша скорее всего уже ушла, но мысль о возвращении в отель вызывает острое отвращение. Кайф давно прошел, и воспоминания меня больше не прельщают – уж больно они неприятны.
Захожу в кабинку номер четыре с пригоршней жетонов. На этот раз я не спрашивал Дезире, и Контролер, ничего не предлагая, молча отсыпал мне полагающуюся без налога порцию. Задвигаю засов без былой брезгливости, нащупывая в темноте монетоприемник и опускаю несколько медяков. Стеклянное лезвие гильотины поднимается, и я узнаю задницу стриптизерши. Она смотрит в сторону, развлекая кого-то, кто сидит у противоположного окошечка розовой комнаты. Стучу по стеклу раз, потом другой, уже настойчивее. Она не слышит. Заслонка начинает опускаться, и я бью по ней кулаком. Она быстро оборачивается и хмуро смотрит на мое окошко, как будто забыла приветливость в шкафчике или оставила в морозильнике.
– Извините. – Мне нужно, чтобы она услышала, но и кричать не хочется. Вытаскиваю три двадцатки, сую в прорезь. – Не беспокойтесь, я себя контролирую. И я не хотел вас напугать.
– Вы меня и не напугали. – Берет деньги и засовывает в трусики. – Станцевать?
– Не надо.
– Хорошо. – Отходит. Я снова стучу.
– Подождите, можно вас на минутку.
– У меня клиенты. Хотите поговорить, найдите номер в газете и позвоните.
– Я же только что дал вам шестьдесят долларов.
Она закатывает глаза, поворачивается и приседает, чтобы разговаривать со мной через окошко.
– Начинайте.
– Вы узнаете меня?
– Вы тот парень, которому не терпится. Мозоль еще не натерли?
– Да. То есть нет. Не совсем. Вы, наверно, спутали меня с кем-то.
– Шучу. – Она еще не разделась, но вся ее одежда может легко поместиться на ладони. Достает сигарету, закуривает. Получается ловко – и сигарета, и зажигалка словно возникают из воздуха.
– Дезире, пожалуйста, посмотри на меня. Мы ведь встречались раньше, правда? Не здесь.
– Я не Дезире. – Выдыхает дым в окошечко.
– Знаю. Ты не Дезире. Это псевдоним. Я не буду спрашивать твое настоящее имя.
– Ошибаешься. В списке я значусь как Шарлин. Можешь называть меня так. Никакого другого имени ты от меня не узнаешь.
– Но я спрашивал, где найти Дезире. И они послали меня к тебе. – Тычу пальцем за спину, туда, где сидит Контролер.
– Конечно. Он всех посылает ко мне. И да, конечно, я тебя узнала.
– Значит, ты знаешь, что меня можно не опасаться. – Я успокоился и говорю шепотом: – И тебя зовут
