убежать от меня. В коротко остриженном затылке чернела аккуратная дырочка. Пистолет, новехонький ПМ, лежал в полуметре впереди. Я опустился рядом с Бугаевым на насыпь, нащупал в кармане помятую пачку іКэмэлі, закурил и задумался.
Вот и еще одна жизнь оборвалась с моей помощью. Только теперь, в отличие от предыдущих случаев, меня гложут сомнения: а прав ли я? И только ли в упреках Игоря дело? Ведь мог стрелять и Дронов, но не стал этого делать. Может быть не только благодаря своей святой вере в законные требования?! Может было еще что-то, из-за чего он предпочел кинуться под пулю, вместо того, чтобы продырявить Бугаева на месте? А ведь мог. Не кричать, не предупреждать, а стрелять сразу — не раздумывая. Плохо мне стало от этих мыслей. Пробил все же Игорек брешь в моей обороне, и я, похоже, теряю уверенность в себе. А разве можно жить без веры, без уверенности в том, что действуешь верно? И где, черт возьми, критерии этой социальной справедливости? Кто их знает? Кто должен быть наказан? Без вины виноватые, или же виновные по своим деяниям? И кем наказан?
Муторно мне стало от этих рассуждений. Так муторно, словно не матерого бандита я пристрелил пятью минутами раньше, а безобидную собачонку, робко и умильно заглядывающую мне в глаза.
Услышав за спиной звуки шагов, я обернулся. Козлов, приволакивая раненую ногу по насыпи и морщась от боли, подходил ко мне. Приблизившись, он поднял пистолет, лежащий рядом с Бугаевым, вытащил обойму и передернул затвор. Посмотрев на номер, глухо сказал:
— Сашкин… Сашки Решетова іМакарові.
Помолчав немного, он поднял на меня глаза и, глядя в упор, спросил:
— Зачем ты грохнул его, старлей? У него же патроны кончились…
Глухой злости, бурлившей во мне, трудно было найти оправдание. Да я, признаться, и не пытался, и Козлову ответил резко.
— Я не считал — сколько раз он стрелял, не до того было.
Козлов моментально ощетинился:
— А ты должен считать. В тебя он стрелял последним патроном. Я же кричал тебе, чтобы ты не стрелял.
— Я не слышал.
Щелчком откинув сигарету, я поднялся на ноги и со злостью спросил:
— Ты что, сержант, допрос мне устраиваешь?
Не обращая внимания на мой вопрос, Козлов наседал.
— Пусть ты не слышал, пусть не считал. А по ногам ты не мог стрелять?
Задыхаясь от злости, я рявкнул:
— Слушай ты… а ты не допускаешь мысли, что я мог промахнуться?! Я стрелял по ногам…
Козлов изумленно уставился на меня.
— Ты-и-и-и?… Промахнулся? Ты за кого меня держишь? Я же видел, как ты стреляешь в тире. С пяти положений на вскидку в центр яблочка и ни на миллиметр в сторону… И теперь ты будешь заливать мне, что промахнулся? Промахнулся, да? Да ты… Ты ковбой, вот ты кто! Ты же только о себе и думаешь! Ты думаешь, его Решетов не мог подстрелить? Или Дронов? Они тоже могли, но не стали этого делать, потому что Бугаев нам живым нужен. Понял, ты, — живым! Нам связи его нужны, это ты понимаешь, ты… ковбой!
От того, что я почувствовал его правоту, я рассвирепел еще больше.
— Ты не забывайся, сержант! Прибереги свои выводы для себя. Мои действия разбирать будет Доронин, а не ты.
Тяжело дыша и с трудом сдерживаясь, Козлов просипел:
— Хорошо, товарищ старший лейтенант. Я буду соблюдать субординацию. Но рапорт на имя полковника Доронина я все же напишу. И мне наплевать…
Я холодно оборвал его.
— Пиши, это твое право. И мне наплевать на то, что тебе наплевать… А сейчас убирайся, тошнотик, к такой-то матери.
Заметив его нерешительность, я вторично рявкнул.
— Я сказал, убирайся! Доползешь до машины, вызови по рации бригаду. С ними и уедешь. А мне больше на глаза не попадайся, понял, ты?..
Час спустя, помытый и почищенный, с заклеенной пластырем физиономией, я входил в кабинет Доронина. На мое іразрешитеі говоривший по телефону полковник замахал рукой, указывая мне на стул. Минут пять я слушал его разговор, состоящий из длинных пауз и уставных ітак точноі и іникак неті. Пару раз проскользнуло: іПонял, товарищ генерал,і — из чего я сделал вывод, что разговор идет с начальником городского управления. Настроение мое, и без того паршивое, стало еще гаже. Настучал-таки, Козлов, сосунок хренов, правдолюбец, мать его за ногу. Уже и до генерала дошло. Приготовившись к хорошему разносу, я терпеливо ждал окончания разговора, хмуро упершись взглядом в поверхность стола.
Положив трубку, Доронин несколько минут помолчал, сжав ладонями виски, потом озабоченно посмотрел на меня и, непонятно к чему, сказал:
— Такие дела, Безуглов… Я сейчас говорил с генералом…
Опережая его нотации, я пошел в контратаку:
— Не знаю, товарищ полковник, что вам там Козлов наплел, а я готов понести наказание за свои промахи, если таковые были. Только, пожалуйста, не надо нравоучений, прошу вас. У меня к нравоучениям организм не приспособлен. Виноват — накажите. Только без нотаций…
Несколько секунд Доронин смотрел на меня с откровенным изумлением.
— Ты о чем это, Безуглов?
Я хмуро буркнул:
— О Бугаеве, конечно.
— Ах, о Бугаеве… Так ты еще ничего не знаешь?..
Пожевав губами, Доронин пытливо посмотрел мне в глаза:
— Что касается Козлова, то он мне ничего не плел, как ты изволил выразиться. Разбор операции по задержанию Бугаева пройдет в обычном порядке. А заранее могу тебе сказать свое мнение: операцию ты провел безобразно.
Заметив, что я хочу возразить, он хлопнул ладонью по столу и прикрикнул:
— Да, да! Безобразно. Если опер вместо того, чтобы взять преступника тихо и причем — живого на месте засады, гоняется за ним по всему городу и при этом позволяет ему палить из нагана, то характеризуется это одним словом — безобразно!
Доронин откинулся в кресле и возмущенно буравил меня глазами:
— Трое сотрудников ранены, Бугаев убит, а он еще смеет заявлять: іЕсли таковые были…і Да у тебя вся операция — сплошной промах! И если у тебя, старлей, организм чего-то не переваривает, так тебе не в милиции работать надо, а санитаром в доме отдыха…
Это было уже слишком. Я поднялся и отчеканил, принимая строевую стойку:
— Товарищ полковник, я попросил бы…
Доронин резко оборвал меня:
— Сядь, Безуглов!
С первого раза его слова не возымели действия, и он вторично прикрикнул:
— Садись, я сказал! Мне еще твоих эмоций не хватало. Не опер, а смольная институтка.
Стиснув зубы, я молча проглотил пилюлю и опустился на стул. Доронин, немного смягчившись, сочувственно спросил:
— Что, ребята чего-нибудь учудили?
Коротко взглянув на него, я нехотя пробурчал:
— Дронов… Выскочил не вовремя…
— Понятно… Если и не оправдывает, то многое объясняет… О твоих геройствах Козлов мне докладывал, вел ты себя решительно. Но учти, Безуглов, ты не каскадер, ты опер. А оперу, прежде всего, следует вести себя грамотно. А вел ты себя… Словом, с ошибками. Бугаев нам живым был нужен. Понимаешь? Живым… Впрочем, ладно, к этому мы еще вернемся, а сейчас покруче бугаевского дело есть…
