— К нему нельзя, товарищ капитан, он…
Бросив через плечо: іМне можноі, - и не слушая ее больше, я пошел в конец коридора. Не ожидавшая от меня такой прыти медсестра выскочила из-за стола и засеменила рядом, хватая меня за рукав, испуганно бормоча и теряя свои симпатии ко мне:
— Нельзя к нему, товарищ капитан. Вы же даже без халата. Да остановитесь вы! Мне же из-за вас от главврача попадет!!!
Небрежно похлопывая ее по руке и снисходительно улыбаясь, я продолжал идти, не обращая внимания на ее причитания.
— Что еще за шум?
Остановившись, я обернулся. Немолодой уже мужчина в белоснежном халате стоял у меня за спиной, придерживая рукой дверь палаты, из которой вышел, и сердито хмурил брови, ожидая ответа. Сестричка растерянно молчала. Я тоже не спешил вдаваться в объяснения. Мужчина властно и жестко переспросил:
— В чем дело, Баранова?
Медсестра сбивчиво залепетала под его тяжелым взглядом:
— Вот, хочет к Дронову пройти… Ну, к тому, который… Я сказала, что нельзя, а он…
Под сердитым взглядом врача она осеклась и отступила в сторону. Мужчина сделал нетерпеливый жест рукой и все так же властно приказал:
— Занимайтесь своими обязанностями.
Медсестра поспешно ушла. Похоже, что демократией главврач свой персонал не баловал. Он подошел ко мне вплотную и хмуро осмотрел меня с ног до головы.
— К Дронову? Родственник? Сослуживец?
— Сослуживец.
— Ладно. Тебе можно сказать. Плох, капитан, ваш Дронов. Очень плох.
Взяв за локоть, он отвел меня в сторону и грустно сказал:
— Мы сделали все, что могли, но… Много внутренних повреждений, задета перитональная полость. К тому же возникла послеоперационная инфекция, и боюсь… боюсь, что он не протянет до следующего утра. Можешь пойти к нему, но не больше чем на пять минут. Славный парень, и такое ему, бедняге… Все время какого-то Бугаева поминает в бреду. Не тебя?
Стиснув зубы, я покачал головой.
— Нет, не меня.
— Кого же?
Тяжело посмотрев на врача, я хрипло выдавил:
— Был один такой… Это его пулю вы у Дронова извлекли.
Врач нетерпеливо махнул рукой и сказал категорично:
— Стрелять таких надо на месте.
— Уже.
— Так быстро? Вот это вы молодцы, это правильно. Лично я одобряю. Мой профессиональный долг спасать людей от смерти, но таких, как Бугаев этот, я считаю, надо кончать на месте. Только раньше надо было, может, и жил бы ваш Дронов лет до ста… Да. Ну, ты иди к нему. Да, подожди-ка! Уж не ты ли Безуглов? Лицо мне твое знакомо. Точно! Как это я тебя сразу не признал? Смотри-ка, капитан уже, и с орденом… За заложников? Это правильно… Ну, ты иди, иди. Только ненадолго.
Окна в палате были плотно зашторены, и воздух был спертым и тяжелым. Дронов лежал на кровати, опутанный трубочками капельниц, с закрытыми глазами, осунувшийся настолько, что я с трудом признал в этом полускелете еще недавно румяного и плотного парня. Сев на стул рядом с кроватью, я осторожно взял Дронова за руку и негромко окликнул:
— Володя…
Открыв глаза, он слабо улыбнулся и прошептал:
— А-а-а… Товарищ старший лейтенант.
Заметив четвертую звездочку на погонах, поправился:
— Простите, — капитан. Мне Андрюха рассказывал про почтамт, я знаю. Жаль, что меня там не было. Но ничего, я скоро выздоровлю и снова к работе приступлю. Правда?
Пряча глаза, я глухо ответил:
— Правда, Володя. Ты выздоравливай, мы с тобой еще таких дел наворочаем…
— А как Бугаев? Раскололся?
Я с трудом выдавил из себя:
— Да… Сегодня. Он свое… получит. Ты не переживай.
— Я не переживаю. Лишь бы не напрасно… все.
— Нет, Володя, не напрасно. А ты герой. Доронин так и сказал про тебя: герой Дронов.
Наверное, я слишком примитивно врал, потому что он снова слабо улыбнулся и попросил:
— Не надо, не лгите. Вы бы хоть сговорились сначала. Андрюха сказал, что вы меня героем назвали, вы про Доронина…
Я снова неуклюже сфальшивил:
— Да? Ну правильно, и я тоже говорил, после Доронина. Правда, Володя.
— Не умеете вы врать, товарищ капитан…
Закрыв глаза, он долго молчал. Решив, что он уснул, утомленный разговором, я осторожно поднялся, но Дронов тут же открыл глаза и окликнул:
— Уже уходите?.. Ну, хорошо. Вы идите. Я тут один… побуду. Спасибо, что пришли, я очень ждал вас… До свидания.
— До свидания, Володя, еще увидимся.
— Да, конечно…
Осторожно прикрыв дверь, я привалился спиной к стене и долго стоял неподвижно, стараясь унять тревожно заколотившееся сердце. Бедняга Дронов… Разве поимка Бугаева стоила его жизни? Останься он жив, он бы мог десятки, сотни таких Бугаевых…
Ослабив на шее душивший меня галстук, я тяжело побрел по коридору вдоль рядов дверей. Мне вдруг захотелось поскорее выбраться отсюда на воздух и свет, чтобы не видеть этих мертвенно-белых дверей, из-за которых доносились страдальческие стоны, не чувствовать удушливого запаха лекарств, болезней и беды, пропитавшего, казалось, даже каменные стены.
Когда я уже почти дошел до стола с сидящей за ним хорошенькой медсестрой, за спиной у меня раздались крики, ругань и женские истеричные вопли. Я услышал звон бьющегося стекла и душераздирающий вой, похожий на звериный, только очень тонкий, высокий и пронзительно тоскливый. По коридору, мимо меня, торопливо пробежали два дюжих санитара с встревоженными лицами, выскользнувшие из какой-то боковой комнаты. Минуту спустя они, почти волоком, протащили по коридору рыдающую женщину с перевязанными запястьями и расцарапанным лицом. В этой растрепанной седой старухе с обезумевшим взглядом я с немалым трудом признал мать Танаева и содрогнулся. Она вырывалась из рук санитаров, выла и бессвязно выкрикивала:
— Сволочи… Убийцы-и-и-и… Вовочку, сыночка моего, заче-е-ем?!! Убили, убили-и-и-и… Заче-е-ем?!! Кровиночку мою-у-у-у…
Мне стало не по себе. На какое-то мгновение мне показалось, что женщина может узнать меня, и я малодушно отвернулся. И тут же почувствовал, что остро ненавижу себя. И еще мне померещился негромкий и вкрадчивый голос Игоря где-то над ухом: іНа дело своих рук любуешься?і, словно он присутствовал при этой сцене, как бесплотный дух, витая у меня над головой.
Потрясенный увиденным, я подошел к медсестре, которая, едва скользнув по обезумевшей женщине взглядом, продолжала спокойно перебирать бумаги на столе, и спросил осевшим голосом:
— Что с ней?
Подняв голову, сестричка еще раз, равнодушно и привычно, посмотрела вслед воющей женщине, увлекаемой в конец коридора санитарами, и без прежней любезности, суховато ответила, явно обиженная на меня:
— Эта? Сумасшедшая. Перерезала себе вены, да по глупости прямо в постели. Сожитель успел
