изнутри еще несколько ребер.
Некко ударил с размаху.
Павел пригнулся, поймал руку противника, дернул на себя, поднырнул, захватил ногу, рванул вверх, взваливая потерявшего равновесие Некко себе на спину, распрямился, оторвав его от пола. Захрипел, закричал что-то дикое, первобытное, чувствуя необычайную мощь, ощущая невесть откуда взявшуюся неимоверную силу. Развернулся, швырнул врага спиной на землю, тут же навалился сверху, ногами затягивая узел болевого приема, мертвой хваткой вцепившись в горло врага, удерживая, удушая.
И снова завопили болельщики.
– Дожимай! Дожимай, Писатель! Держи его!
– Двигайся, выбирайся из-под него, здоровяк! Ты что разлегся? Отдохнуть собрался?..
Лейтенант Уотерхилл, услышав шум, оглянулся через плечо, все еще удерживая девушку за руки, не давая ей бросится к рингу. А Тина, уже не обращая внимания на лейтенанта, привстав на цыпочки, жадно смотрела на ринг, и лицо ее отражало мешанину противоречивых чувств.
…Павел душил врага. По всем правилам, изо всех сил – как положено, как показывал тренер узкому кругу особо приближенных учеников в самом конце занятия, когда от спортивного самбо переходили к боевому.
Некко должен был вырубиться секунд через десять.
Но он продолжал сопротивляться, ничуть не слабея. Он дергался, он пытался высвободить ногу, он скалил зубы, дергал головой, норовя укусить вцепившиеся в горло руки противника.
Он не дышал – Павел чувствовал это, видел. Лицо Некко налилось кровью, опухло. Шея вздулась, проступили сквозь кожу сизые жуткие вены. На серых губах пузырилась пена, густая слюна текла по щеке.
Некко не дышал. Он не мог дышать. И артерии на шее были пережаты.
Он должен бы был потерять сознание. Как любой другой человек.
Но он все сопротивлялся. Он бился. Боролся. Дрался.
Он был не по-человечески вынослив.
И он не чувствовал боли…
Некко рванулся, и нога его почти выскользнула из узла захвата. Он выгнулся, встав на мостик, вывернул шею, прижал подбородок к плечу, пытаясь ослабить захват.
И в этот момент Павел понял, что проиграл.
Он поднял голову, отыскивая взглядом Тину, еще как-то удерживая слабеющими руками скользкую от пота, слюны и крови шею противника.
Девушка стояла там же. Лейтенант Уотерхилл преградил ей дорогу, но вывести так и не сумел.
Их глаза встретились.
– Паша! – вскрикнула Тина, каким-то образом поняв, что сейчас произойдет.
– Я приду, – прошептал Павел. – Я обязательно приду.
Сначала соскользнула правая рука. Некко, почувствовав слабину, ухмыльнулся – страшная гримаса на серо-синем лице. Через мгновение хрустнули пальцы левой руки.
Некко вдохнул воздух – полураздавленная гортань засвистела, заклокотала.
Павел, теряя силы, ударил врага в лицо. Резкое движение разбудило боль.
Ноги соперников расплелись.
Некко перевернулся на бок, стряхнув с себя противника. Закашлялся, брызжа красной слюной. Встал на колени, хрустнув суставами. Захрипел, заскрежетал ржаво. Медленно стал подниматься, словно вырастал из ринга.
Павел отползал к канатам. Сейчас он чувствовал себя раздавленным, беспомощным. От той нежданной мощи, что ощутил он пару минут назад, осталась лишь всеоборяющая пустота.
Откуда взялась та сила? Как ее вернуть?
Павел заскулил.
Некко шагнул к нему.
– Все! – завопил сержант Хэллер, снова хватаясь за канаты. – Бой остановлен!
Некко занес кулак.
Тина вздрогнула всем телом.
Гнутый, сунув в чьи-то руки хота, вслед за сержантом полез на ринг. Цеце и Рыжий, переглянувшись, устремились следом. Отчаянно жестикулирующий Шайтан, ругаясь по-арабски, требовал, чтобы его подсадили.
Павел увидел стремительную тень. Она скользнула по глазам, и тьма затопила весь мир.
– Паша! – успел услышать он.
«Я вернусь, – мелькнуло в сознании, – я обещал».
Сержант Хэллер, Рыжий, Гнутый и Цеце повисли на взбесившемся Некко, пытаясь оттащить его от окровавленного бессознательного тела.
Титан размазывал свою жертву по рингу.
3
Боль.
Холодное металлическое лязганье. Плеск жидкости. Запах спирта.
И равнодушный гул голосов, один – громче остальных:
– Переверните… Руку придержите! Крепче держите! Вот так. Хорошо… Режьте! Вы готовьте коллоид. Глюкозу, противошоковое. Где инъектор? Рентген готов? Томограмма? Лепите датчики, не ждите!.. А посторонних попрошу покинуть помещение!
– Паша! – единственный родной голос. – Паша!
Кто это?
Кто-то из своих.
Тина?
Тина!
Значит, все в порядке.
Значит, можно спать.
4
Он пришел в себя от какого-то неуютного чувства. Распахнув глаза, долго лежал, смотрел в белый потолок, пытаясь понять, что же не дает ему покоя.
Вдруг вспомнил – обещание вернуться.
Сколько же сейчас времени? Вдруг уже слишком поздно?
Он попытался перевернуться на бок, но не смог. Попробовал приподняться и не сумел.
Он был беспомощен. Он был привязан к своей кровати, и все, что мог он сейчас делать – это пялиться в потолок и немного ворочать глазами.
– Эй, здесь есть кто-нибудь? – Павел сам испугался своего голоса, хриплого, слабого, незнакомого. И испуг этот придал ему чуточку силы.
Никто не отозвался.
– Сколько сейчас времени? Давно я здесь?
В голове шумела кровь. Колотилось сердце.
Собравшись, стараясь не обращать внимания на боль, Павел чуть изогнулся, неудобно вывернул шею.
В палате было пусто. Матово, в полнакала, светили лампы под потолком. Опущенные пластиковые шторы плотно закрывали окна, и не понять было, день сейчас или ночь.
– Эй! Кто-нибудь! – крикнул Павел в сторону двери. И разозлился на себя за жалобные интонации, прорезавшиеся в голосе.
Он подождал, затаив дыхание, напряженно вслушиваясь, не раздадутся ли шаги в гулком коридоре за дверью.
Нет. Тишина.
Словно вымерло все.
