паровой мельнице не молола. Они проговорили около двух часов, и уже в темноте Марк пешком отправился к трассе, чтобы поймать попутную в Серпухов.
Ночью он был в Москве, а ранним утром, уложив в багажник такси отдельно упакованные полотна и багеты, катил по Варшавке в сторону Серпухова.
В сухом отапливаемом флигеле, прилепившемся к дому Михаила, который как бы приобрел Марк, основной фонд был укрыт вполне надежно. Впоследствии там, по его чертежику, была заменена вся столярка, установлены герметичные оконные блоки и устроена вентиляция, чтобы избежать резких перепадов температуры, а уж затем оборудовано и компактное скрытое хранилище за подвижной перегородкой, которая чужому глазу казалась капитальной стеной. Всем этим занимался сам Михаил, оказавшийся мастером хоть куда. Теперь посторонний, заглянувший во флигель, мог убедиться, что помещение попросту пустует, не находя применения в хозяйстве.
Марк наезжал редко, стараясь не следить, и только для того, чтобы доставить пополнение — еще один холст или картон. В эти дни они с хозяином выпивали под вечер бутылку коньяку и подолгу толковали, уважительно величая друг друга Борисыч и Степаныч, отдавая должное стряпне тихой жены Михаила Натальи, почему-то взявшейся жалеть Марка, словно непутевого сына.
Сознавал ли его дракинский приятель, какую мину заложил в его доме неведомо откуда взявшийся Борисыч? Все полотна были «чистыми», некоторые — со штампами провинциальных комиссионных магазинов, иного Марк не допускал, и тем не менее количество и качество их могли вывести из равновесия любого искусствоведа в штатском. Мыслимо ли — такие имена в пристройке у мужика в каком-то там Дракине!
Очевидно, сознавал, к тому же Марк обнаружил, что в его отсутствие тайник кем-то посещается. Этим посетителем мог быть только сам хозяин, у которого имелись вторые ключи от пристройки. Марк спросил впрямую.
— Х-хрен его знает, — был ответ. — Хожу. А зачем — сам не знаю. Как к чужой бабе. Самому стыдно. — Михаил вытряхнул папиросу из мятой пачки, Марк чиркнул плоской зажигалкой. — Другая жизнь, знаешь. Сейчас все так.
Марк кивнул с пониманием, и они снова выпили. Однако в этот раз, когда он собрался обратно в Москву, Михаил отказался взять у него деньги, которые по сотне совал ему Марк, уезжая.
Дома Марка ждало известие, что в его отсутствие приходил участковый, пробыл долго и обнюхал каждый угол в квартире. Отец паниковал, мать плакала.
Один Марк знал, что все это не имеет никакого значения: теперь здесь оставался только «мусор», которым он пользовался для обмена, да пара стоящих работ — для отдыха глаз. Его бизнес был тяжелой и довольно грязной работой, уставал он как собака, не говоря уже о публике, с которой приходилось иметь дело, и постоянно нуждался в передышке, которой дать себе никак не мог, — машина, раз запущенная, крутилась и волокла его за собой.
На третьем курсе он взял академический отпуск, то же пришлось сделать и на четвертом. Никакого интереса к своему факультету он не испытывал. К тому же, раз жизнь складывалась совершенно внесистемно, при нужде не так и сложно было купить диплом. Но какая в нем могла быть нужда?
Визит участкового возымел свое действие. На какое-то время Марка оставили в покое, и он с удвоенной энергией занялся делом, покупая, словно в горячке, и практически ничего не продавая. За месяц он спустил все, что заработал на швейцарцах, зато стад обладателем еще нескольких холстов, истинная ценность которых была известна только ему да десятку специалистов. В их числе были работы Матюшина, Ольги Розановой, Терентьева, Митрохина, причем великолепные, из тех, что могли бы сделать честь Музею Гугенхейма.
Теперь то, что лежало в дракинском тайнике, стало напоминать ядерное устройство, приближающееся к критической массе. Марк физически ощущал давление, исходящее оттуда, и сопротивляться ему был не в состоянии. Эти вещи были больше, чем он сам, и теперь они управляли его поступками. А поскольку от природы он не принадлежал к числу тех, кто способен наслаждаться обладанием сокровищами в одиночку, Марк стал искать — почти неосознанно — какой-либо выход.
Он оказался до смешного простым. На одной из вечеринок в Протвине Марк познакомился с заведующим Домом культуры института — пятидесятилетним бородатым фанатиком в круглых очках. Ввалившимися щеками и пылающим взором заведующий напоминал библейского пророка. Как и положено пророку, он глотал слова, махал руками и был полон энтузиазма. Во вверенном ему очаге досуга процветала всяческая левизна — наезжали модные лекторы из столицы с чтениями о христианском ренессансе в России, ставились силами клубного театра невероятно модернистские спектакли, где все актеры были облачены в мешковатые балахоны, а сцену затягивали серым сукном, в фойе экспонировались абстрактные акварели академика- ядерщика, скромно поименованные «Имматрикуляция». преимущество — прибытие работ ожидалось из Москвы. Никто не мог предположить, что на самом деле коллекции предстояло преодолеть всего четыре километра.
Эта-то дилетантская мазня и подтолкнула Марка. В разговоре с энтузиастом, бывшим слегка навеселе, он исподволь намекнул, что располагает небольшой коллекцией живописи. Тот заинтересовался, когда же Марк назвал некоторые имена, едва не лишился сознания. Вцепившись в ворот рубахи Марка обеими руками, он не отпускал его до тех пор, пока Марк не дал слово, что, если завклубом добьется разрешения в Управлении культуры, он предоставит картины для экспозиции хотя бы на пару дней.
Посмеиваясь, Марк согласился, заранее зная, что Управление культуры тут ни при чем. Разрешение придется добывать у начальства того капитана, что гулял с ним в благословенной приречной долине двумя неделями раньше. Риск был огромный — и все же Марк готов был рискнуть. К тому же вероятность события была исчезающе малой.
Однако не прошло и недели, как пророк добился своего. Было похоже, что в инстанциях возобладали оперативные соображения — выставка, хоть и в отдалении от Москвы, вызовет ажиотаж, и следует ожидать появления крупных фигур, что позволит отснять персонажи и зафиксировать те или иные связи. Вместе с тем был отчетливо сформулирован запрет на показ авангардной живописи двадцатых, а также современных работ, но Марк к этому и не стремился.
Два дня ушло на обсуждение деталей. Следовало исключить всякий элемент случайности. Несомненно, что в толпе посетителей будет вертеться немало оперативников, ловя разговоры, но во время работы экспозиции тронуть ничего не рискнут — вокруг полным-полно иностранцев, резонанс может получиться чрезвычайный. Два дня показов — максимум. Марк привозит работы утром в субботу, все уже должно быть готово вплоть до места под каждую, час-другой на монтаж — и открытие. В афише объявить четыре дня. В воскресенье вечером, незадолго до закрытия клуба, мгновенный демонтаж и эвакуация. На его стороне было серьезное Сообщив о предполагаемом событии кое-кому в Москве, Марк занялся подчисткой мелочей и к вечеру пятницы был готов. Днем он уехал в Москву, побывал дома, а вечером сел в поезд, проходящий через Серпухов, рассудив, что в электричке «пасти» его проще простого.
Переночевав у Михаила, рано утром он вышел на трассу, поймал такси, направляющееся в Серпухов, вернулся с ним в Дракино и погрузил картины. Это было самое слабое место плана: расколоть этого таксиста ничего не стоило, но тут приходилось полагаться только на удачу — остальной транспорт был местный, что являлось еще худшим вариантом. Впрочем, за полсотни таксисту удалось внушить, что на любые расспросы следует отвечать, будто он подхватил Марка с багажом на железнодорожном вокзале.
В восемь тридцать Марк был на месте. То, что он увидел у Дома культуры, поразило его. Шеренга отполированных лимузинов выстроилась у бокового подъезда, а у центрального входа солидно переминалась небольшая кучка прилично одетых людей, среди которых он наметанным взглядом сразу выделил директоров двух крупнейших комиссионных магазинов, а также четверку широко известных коллекционеров и любителей. Поодаль стояла еще одна группка неясных фигур, больше всего походивших на партийных работников средней руки. Выходило, что, дабы оказаться на месте к открытию, эти люди поднялись не позднее шести.
Марка с его поклажей приняли ребята заведующего — и работа закипела.
Экспозиция открылась ровно в десять, как и намечалось, не без некоторой, впрочем, заминки в самом начале, когда уполномоченный Министерства культуры, обнаружив на афише под словами «из коллекции Марка Кричевского» убористый текст: «сложившейся за последние лет», впал в транс и категорически потребовал замены — иначе может возникнуть превратное впечатление, что в СССР жровища живописи
