такая же как и все, и ничем не отличается от остальных. Иногда это приводило ее в отчаяние, и ей все же удавалось (или просто казалось, что удалось) добиться радостного идиотизма и отраженности в улыбке, но она-то знала (всегда), что внутри сидит липкий страх, бесформенный, липкий, затягивающий, как медуза или вязкая болотная жидкая трясина. Она настолько слилась с этим образом мазохистки, что даже при рассказах о том, что какой-то мужик поймал девушку, запер ее в голом виде в комнате и так держал все время, она ощущала, как судорогой ей сводило ноги — как у собаки — думала она, вспоминая старую сучку, у которой была течка, и которая как клещами сдавливала лапами ногу доверчиво расслабившегося гостя и начинала основательно заниматься онанизмом на его ноге. Ведь это могло случиться и с ней, но инстинкт самосохранения все же удерживал ее от последнего шага — туда, в пропасть и полную пустоту, темноту, и там лишь кое-где были вспышки красных огней.
Однажды в кафе Центра Помпиду к ней пристал какой-то странный тип с бледным лицом, налитыми кровью глазами и гладко зачесанными назад черными волосами. Она сидела за столиком, а он подсел рядом, после пары незначащих слов взял ее за голую руку выше локтя и так сильно сдавил, что потом черные следы от его пальцев долго приходилось скрывать под длинными рукавами. Он был в костюме, галстуке и с дипломатом, он вышел вслед за ней, она пошла по открытой галерее пятого этажа, он бежал сзади, ей не хотелось привлекать внимания и орать, она надеялась, что он просто отстанет, но он все бежал сзади, пытаясь обнять ее, вдруг дипломат у него раскрылся и какие-то белые листочки закружились по ветру. Он с криком: „Merde!“ бросился их собирать, пытаясь одновременно при этом растопыренной рукой удержать Марусю, не давая ей выйти из угла, как наседка, растопырив крылья, не пускает цыплят со двора. Маруся прошла к эскалатору и спустилась в библиотеку. В библиотеке было много народу и тихо, он присмирел и стал просить о свидании. Маруся назначила свидание на завтра, заведомо зная, что не придет, и он, взяв с нее клятвенное обещание прийти, ушел, деловито помахивая дипломатом.
Маруся, нарядившись в условный черно-белый костюм для отесс, выпила кофе, выкурила сигарету и со вздохом взглянув на часы, поняла, что ей нужно идти туда. Пьер вызвался ее проводить, так как сочувствовал ей и разделял ее страх и неуверенность. Но когда они вышли и прошли буквально сто метров, настроение у него резко испортилось и он со словами:
— Я не хожу с манекенами! — повернулся и пошел в неизвестном направлении. Маруся снова осталась одна в этом зыбком пространстве, и опять ее охватил страх и неуверенность. Она, заставляя себя двигаться как автомат, купила билет и стала ждать электричку. Ей нужно было ехать до „Pont Cardinet“ — это не доезжая одной остановки до Парижа, до вокзала Сен-Лазар. В вагоне электрички она внезапно почувствовала, что задыхается, ей плохо, и она сейчас упадет в обморок. Она, как бы в поисках спасения, стала обводить глазами стоявших вокруг пассажиров, в их глазах было лишь холодное недоумение и высокомерное удивление. Ей стало еще хуже, но тут поезд затормозил и она вместе с толпой пассажиров очутилась на перроне. Теперь нужно было ждать следующую электричку, и Маруся, стараясь успокоиться, дрожащими руками достала из сумочки сигарету „Голуаз“ и закурила. Но от курения ей стало еще хуже, и она бросила недокуренную сигарету прямо на асфальт. Она продолжала дымиться. Маруся посмотрела на часы — конечно, она уже опоздала, и надо будет позвонить и записаться еще раз. Ей стало спокойнее, и она решила просто доехать до Сен-Лазара и прогуляться по Парижу, раз уж все равно дело сорвалось.
Именно Надя познакомила Марусю с Ольгой Кокошиной, возглавлявшей витебское СП „Кока-Даун“. Когда Маруся впервые услышала название издательства, то невольно рассмеялась. Однако потом выяснилось, что название возникло благодаря стечению обстоятельств, которые самой Кокошиной, видимо, было совсем невесело вспоминать.
Дело в том, что основавшего фирму мужа Кокошиной, в его родном городе Витебске все с детства звали „Кокой“, под другим именем его там просто не знали. „Кока“ погиб во время октябрьских событий в Москве, это было темное дело, что он там тогда делал, так и осталось невыясненным, однако его тело было найдено завернутым в плед, неподалеку от Останкинской телебашни. Вскоре после смерти мужа Кокошина встретилась с солидным ирландским бизнесменом по имени О Даун, который проявлял живой интерес к белорусской недвижимости и вскоре вошел с Кокошиной в долю. Ирландец очень плохо говорил по-русски, и с истинно ирландским упорством настаивал на том, чтобы его имя обязательно вошло в название фирмы. Первая же часть названия была дорога Кокошиной как память о муже, которому она считала себя обязанной всем. В результате всех этих перипетий и возникло это совместное белорусско-ирландское предприятие „Кока-Даун“, неизменно вызывавшее улыбки у всех, кто о нем слышал впервые. Эти улыбки глубоко задевали Кокошину, но она считала, что должна гордо нести свой крест. Увы, упрямый ирландец вскоре бесследно исчез из Витебска, прихватив с собой часть документации на недвижимость и всю имевшуюся в наличии валюту.
Злые языки утверждали, что О Даун был вовсе никакой не ирландец, прекрасно говорил по-русски и просто так, можно сказать, подшутил над бедной вдовой. Не исключено даже, что имя Даун тоже было его кличкой, вряд ли только школьной. Впрочем, сама Кокошина предпочитала не углубляться в это дело, после смерти мужа она решила вести себя осторожней. К тому же, и урон фирме был нанесен сравнительно небольшой. Менять название фирмы она не стала, так как это было невыгодно с рекламной точки зрения: название было смешным, но зато запоминалось хорошо! „Нет худа без добра!“ — говорила она.
Тем не менее, однажды она призналась Марусе, что хотела бы сменить свою фамилию на „Королеву“ — фамилия Кокошина ей не нравилась, так как вызывала у нее ассоциацию с кошкой и кокосом, а то и того хуже. Зато „Королева“ звучит почти как „королева“, и если бы не память о муже, она бы непременно это сделала.
Надя говорила Марусе, что Кокошина спекулирует на смерти мужа, и еще что мужа у нее убили не зря — Надя заметила, что все, кто хотел сделать или сделал ей что-то плохое, тотчас получали по заслугам — Кокошина хотела ее обмануть и не заплатила за рукопись, вот у нее сразу же и убили мужа. Надя заметила эту свою особенность еще в детстве, когда соседка по лестничной площадке ее как-то обозвала, а потом, через два года, умерла.
Помимо недвижимости Кокошина очень интересовалась культурой, поэтому ее фирма была зарегистрирована как издательство. Поначалу в „Кока-Даун“ выходила только массовая литература: ужасы, детективы, эротика. Но позже Кокошина обратила свой взор на серьезную литературу, решив начать с издания полного собрания сочинений надиного мужа. Романы же самой Нади она отказалась издавать наотрез, поэтому Надя пока составляла у Кокошиной эротическую серию, подбирая французские и английские книги для их дальнейшего перевода на русский. Еще в Париже Маруся как-то случайно видела на столе у Нади отпечатанный типографским способом листок. Сначала она подумала, что это листовка, однако, вглядевшись повнимательней, она прочитала:
„Вниманию переводчиков!!!
От составителя серии!!!
Уважаемые господа переводчики!
Если вам во французском оригинале попадется слово „bitte“, то ни в коем случае нельзя переводить его на русский как „член“, „хер“ или тем более „фаллос“. Это слово должно быть переведено как „ХУЙ“!
Если вам попадется слово „con“, то это слово нельзя переводить как „влагалище“ или „дырка“. Оно должно быть переведано как „ПИЗДА“ и только „ПИЗДА“!!!
Слово же „connard“, которое некоторые почему-то переводят как „недоносок“, „мудак“ или „мудило“ на самом деле должно переводиться только как „ПИЗДЮК“…“
Далее следовал еще целый перечень французских слов, которые надлежало переводить как „блядь“, „охуевать“, „пиздеть“, „ебать“, „пошли на хуй“, „ебаный в рот“ и „еб твою мать“. В завершение было написано: „Надеюсь, вы со всем вниманием и серьезностью отнесетесь ко всем вышеперечисленным рекомендациям. С глубоким уважением, составитель серии „Секс-беспредел“ Надежда Воробьева.“
Все эти выражения были набраны крупным жирным шрифтом, некоторые из них были подчеркнуты ручкой, а некоторые даже любовно обведены в рамочку.
