Спич

даже разлапистая разноцветная карта московской подземки с ее перепутанными переходами вызывала у него смутную досаду. Но сейчас открыл обложку, полистал. Коридоры. Номера. Запасные выходы. На пятой странице был, по-видимому, план подвальных помещений, схема коммуникаций, а посередине красная стрелка указывала вниз. Перевернул еще страницу, на следующей был изображен пустой трехмерный куб, а в кубе надпись – лишь одно непонятное, показавшееся Евгению Евгеньевичу загадочным и таинственным слово «кэшэнэ».

25

Это мы с вами теперь многое знаем о богаче и магнате Равиле Ибрагимове, но Евгений Евгеньевич видел его, как мы помним, лишь однажды. И не знал о нем ничего, кроме странной приверженности того к словечку «линейно». Он даже ни сном ни духом не ведал, что находится сейчас на малой родине своего нанимателя. И биографию банкира он не успел – да и успеть не мог – прочитать. Не знал ничего, к примеру, ни про покойного брата Усмана, ни про сестер Дарью и Олесю Сухорук, первая тоже умерла, а вторая выехала в Болгарию на постоянное место жительства. Но и Равиль Ибрагимов тоже не подозревал, скажем, о существовании на свете, на Верхней Масловке, сестер Достоевских, а также милого Павла, проживающего жизнь домашнего кота. Или о наличии в мире громкой внучки поэта Тихого.

Но мало того что Евгений Евгеньевич очень предположительно знал, где он находится, на карте бы не нашел, он не знал и того, зачем он находится здесь. Какое такое поручение он должен выполнить? И почему он должен здесь осваиваться? Прошло уже два дня его пребывания в Halva Palace, но ясности не прибавилось, заказчик не торопился с ним связаться и никак не давал о себе знать. И нашему отважному путешественнику оставалось лишь теряться в догадках, строить смутные предположения и стараться выныривать из волн то и дело подступающего страха неизвестности. Не захлебнувшись и не впадая в отчаяние. Он даже целых два дня не брился, а ведь всегда стеснялся грубости растительности на лице – ему казалось, что в отличие, скажем, от Италии в России молодые люди отпускают усы и бороды от комплекса неполноценности.

Евгений Евгеньевич много пил и много спал. Еду ему поначалу приносили в номер. В огромном холодильнике, который заменял и мини-бар, было много выпивки и стояла – ее Евгений Евгеньевич заприметил не сразу – фарфоровая фаянсовая расписанная драконами коробочка с крышкой. Однажды заметив ее, Евгений Евгеньевич заглянул под крышку, в коробочке обнаружилась какая-то очень мелко порезанная зеленовато-серая травка – анаша, не иначе. Понюхал – точно, она, уж не провокация ли, подумал пуганый Евгений Евгеньевич. И при очередном визите смазливого официанта с фруктами и сластями приказал марихуану убрать. Тот удивился, но, все так же улыбаясь вместе загадочно и робко, поставил коробочку на тележку.

– Как тебя зовут? – спросил Евгений Евгеньевич скорее от скуки, чем имея какие-то виды.

– Алим, – сказал официант, продолжая улыбаться. У него были прекрасные зубы и распутно- застенчивый взгляд черных масляных глаз. И сложен неплохо.

– Алим, что ж, – пробормотал Евгений Евгеньевич. И добавил: – Алим линейно.

И подумал: «Похоже на налим».

Тот вдруг спросил:

– А вас?

И Евгений Евгеньевич уловил – он этому дикарю интересен. «Нет-нет, не то, откуда здесь», – поморщился Евгений Евгеньевич, но ответил:

– Евгений Евгеньевич.

И махнул рукой. Официант вышел, укатив свою тележку.

Был еще один момент, который Евгений Евгеньевич счел забавным и случайным. Как-то далеко за полночь неожиданно зазвонил телефон, который до того все время молчал. И грубый мужской голос с каким-то варварским акцентом спросил:

– Не скучаете?

– Скучаю, – согласился Евгений Евгеньевич, не успев понять, что к чему. Это не был голос Равиля.

– Тогда девочки поднимутся.

– Нет, не надо, – быстро сказал Евгений Евгеньевич, сообразив, – не надо девочкам подниматься. Я уже сплю. – «Гадость какая».

– Не беспокойтесь, за все заплачено.

– Это вы не беспокойтесь, – грубо сказал Евгений Евгеньевич и бросил трубку. Зануда, верхогляд.

Что бы это могло значить? Быть может, ему демонстрируют, что не знают и не интересуются его настоящими наклонностями. Положение было самое идиотское. Евгений Евгеньевич лежал под пуховой периной в тысячах километров от Москвы, где бросил все дела, и не имел ни малейшего понятия, зачем, собственно, его сюда завезли. Заснуть снова нечего было и думать, проклятый сутенер, но откуда здесь могут быть девочки, уж не специально ли прислали?

Евгений Евгеньевич встал и закутался в толстый красный с зелеными клетками архалук, что всегда возил с собою. Сшил этот халат Евгений Евгеньевич на заказ: точно такой, с пушкинского плеча, некогда подарила Наталья Николаевна Нащокину, и сохранился портрет Павла Воиновича в этом кабинетном халате кисти шведа Мазера. Евгению Евгеньевичу казалось, что в этом архалуке он может произвести на мальчишек впечатление важности и монументальности, должны быть польщены, что такой человек на такого сопляка обратил внимание, – жалкие ухищрения стареющего совратителя. Он зажег весь свет, подошел к большому зеркалу, распахнул полы халата, ноги были еще хороши. «Почти как в греческом зале», – ухмыльнулся про себя. Что ж, втайне, собираясь в любое путешествие, Евгений Евгеньевич до сих пор предвкушал возможное приключение. Нет, не платное, только не платное. Да здесь наверняка и не было подходящего контингента.

Единственный французский роман, взятый в дорогу, был прочитан. В компьютере были кое-какие тексты, но все давние, в спешке Евгений Евгеньевич не успел закачать новое. Впрочем, он терпеть на мог читать с экрана, как Александр Первый, подшучивал над собой Евгений Евгеньевич: государь не терпел печатных изданий, и французские романы для него переписывали от руки. Телевизор, который Евгений Евгеньевич и дома-то включал очень редко, воюя с Паоло, обожавшим викторины для домохозяек, здесь показывал одну-единственную программу: то ли по-арабски, то ли по-турецки на экране все время заунывно пели. «Надо попросить, чтобы настроили».

От безделья и бессонницы Евгений Евгеньевич взял в руки Коран и решил на нем погадать, будто не знал – это грех, нельзя всуе использовать священные тексты. Евгений Евгеньевич вспомнил номер Шатрового зала Эрмитажа, в котором впервые увидел Ипполита: 44. Сорок четвертая сура называлась Дым. Надо было выбрать стих. Сколько сейчас Ипполиту? В июне отпраздновали сорокалетие: Боже, уже и ему сорок. Сороковой стих гласил: «Поистине день разделения – срок их всех». Что бы эта галиматья могла значить? «Боже, какой чушью я занимаюсь, так и спятить недолго», – пробормотал себе под нос Евгений Евгеньевич.

26

Утром завтрак привез не вчерашний малый, а немолодой татарин.

– Ага, сменились, – сказал Евгений Евгеньевич добродушно и весело, изображая жизнерадостность и скрывая досаду. – А где же этот, вчерашний, как его, Алим, кажется?

– Его перевели в зал, – сказал татарин бесстрастно. – А это просили передать вам.

И официант положил на журнальный столик небольшой кейс.

Когда он вышел, Евгений Евгеньевич пощупал мягкую глянцевитую крышку, поддел одним пальцем, пробуя – открыт ли, и крышка легко подалась. Наверху лежал листок с надписью женским почерком «сто». Прописью, с маленькой буквы, в круглых скобках, бухгалтер, наверное. Под запиской – доллары. Много-много уложенных рядами аккуратных пачек. Столько денег живьем, как нынче принято выражаться, Евгений Евгеньевич никогда не видел: бухгалтер Маклакчука одолженную сумму перевел Евгению Евгеньевичу на счет. И за машину он платил карточкой…

Не без дрожи рук Евгений Евгеньевич взял одну пачку, взвесил на руке, потом зачем-то понюхал – сладко пахло свежей краской: «Наверное, только что для меня напечатали», –