на окна. От особняка их отделяло пастбище, на котором паслись стреноженные лошади. Репортёрам тут же не могло не прийти в голову заманчивое название репортажа: ЦРУ ОКРУЖАЕТ ГЛАВУ РУССКОГО ШПИОНСКОГО ВЕДОМСТВА КОРОЛЕВСКОЙ РОСКОШЬЮ.
Два охранника, приставленные к Герасимову, ошеломлённые множеством машин, телевизионных камер и репортёров, связались по телефону с Лэнгли и запросили инструкций, но отдел по связи с прессой — само по себе странное учреждение для разведывательного управления — не имел представления, как надлежит поступить в данном случае, разве что опираться на утверждение, что это частная собственность (не зная, правильно ли это с юридической точки зрения при создавшихся обстоятельствах, адвокаты ЦРУ взялись за выяснение) и потому репортёры не имеют права нарушать границу владения.
Прошли годы с того времени, когда у него были основания для веселья. Конечно, иногда возникало шутливое настроение, но происходящее сейчас было настолько невероятно, что Герасимов даже не думал о подобной возможности. Он всегда считал себя специалистом по Америке, планировал и руководил многими операциями против «главного врага», как раньше называли Соединённые Штаты в его теперь несуществующей стране, где он когда-то возглавлял КГБ. Однако, признался Герасимов, нужно приехать сюда и прожить несколько лет, чтобы понять, насколько непостижимой бывает Америка, где ничто не поддаётся оценке с точки зрения здравого смысла, где может случиться буквально всё что угодно, и чем безумнее ситуация, тем вероятнее её возникновение. Никакое, даже самое богатое воображение, не в состоянии предвидеть, что случится завтра, не говоря уж о том, что может произойти через год. И вот перед ним наглядное доказательство.
Бедный Райан, думал Герасимов, стоя у окна и держа в руке чашку кофе. В Советском Союзе — для него бывшая родина навсегда останется Советским Союзом — такое никогда бы не могло произойти. Несколько охранников в военной форме подошли бы к корреспондентам, угрожающе посмотрели бы на них, и те послушно удалились бы. А если взглядов оказалось бы недостаточно, всегда есть другие меры принуждения. Но только не в Америке, где средства массовой информации так же свободны, как волки в сибирской тайге, — при этой мысли он едва не рассмеялся. Здесь, в Америке, волки тоже защищены от истребления. Разве эти дураки не знают, что волки убивают людей?
— Может быть, они скоро уедут, — сказала Мария, подходя к нему.
— Не думаю.
— Тогда нам следует скрываться внутри дома, пока они не уедут. — Было ясно, что жена Герасимова смертельно перепугана происходящим.
— Нет, Мария. — Герасимов отрицательно покачал головой.
— А вдруг нас вернут обратно в Россию?
— Не вернут. Это невозможно. Так не поступают с теми, кто попросил политического убежища. Таково правило, — объяснил он. — Мы ведь не выслали из Советского Союза Филби, Бёрджесса или Маклина, хотя они были пьяницами и дегенератами. Наоборот, мы охраняли их, покупали им спиртное и позволяли заниматься своими извращениями, потому что существует такое правило. — Он допил кофе и сходил в кухню, где положил чашку и блюдце в посудомойку. Герасимов с недовольной гримасой посмотрел на автоматическую машину. В его квартире и особняке на Ленинских горах — им, наверно, присвоили уже другое название — не было ничего подобного. Этим занималась прислуга. Но не теперь. В Америке удобство заменяет власть, а комфорт — положение в обществе.
Прислуга. Все это могло принадлежать ему. Статус, прислуга, власть. Советский Союз мог бы по- прежнему оставаться великой державой, его уважали бы и боялись во всём мире. Сам он стал бы генеральным секретарём Коммунистической Партии Советского Союза. Тогда он осуществил бы необходимые реформы, чтобы очистить страну от коррупции и ускорить её дальнейшее развитие. Может быть, он даже пошёл бы на полное примирение с Западом, но это был бы мир равных партнёров, а не мир ценой разрухи, такой, как сейчас. В конце концов, он никогда не был слепым сторонником коммунистической идеологии, хотя бедный старик Александров считал его таковым, потому что Герасимов всегда оставался членом партии — а кем ещё можно быть в стране с однопартийной системой, особенно если ты избран судьбой стать во главе её и пользоваться неограниченной властью.
Однако все обернулось по-другому. Судьба предала его, представ перед ним в образе Джона Патрика Райана той холодной снежной ночью, когда они сидели, вспомнил Герасимов, в вагоне трамвая, стоящем в депо. И вот теперь у него есть комфорт и безопасность. Его дочь скоро выйдет замуж за человека с огромным состоянием, но не за нувориша, а за «унаследованные деньги», как говорят американцы. В других странах таких людей называют аристократами, а сам он считает их бесполезными тунеядцами — именно по этой причине большевики победили в революции. Его жена нашла удовлетворение в комфорте и удобствах, в её небольшом кругу друзей. А его ярость так и не умерла.
Райан отнял у него судьбу, лишил наслаждения властью и ответственностью, возможности решать направление пути, выбранного его страной, — и вот судьба неожиданно преподнесла Райану такой же подарок, а этот дурак не знает, как им распорядиться. Подлинное унижение заключалось в том, что он, Герасимов, потерпел поражение от такого ничтожного человека. Но ведь он может всё-таки что-то предпринять, не правда ли? Герасимов надел в гардеробной кожаную куртку и вышел через неё на другую сторону дома. Так как же поступить? Ну конечно, он закурит сигарету и не спеша пройдёт четыреста метров по дорожке к тому месту, где расположились телевизионщики. По пути он обдумает свои замечания и выразит благодарность президенту Райану. Герасимов все это время продолжал изучать Америку, и теперь ему пригодятся наблюдения за ходом мыслей представителей средств массовой информации, решил он.
— Я не разбудил вас, шкипер? — спросил Джоунз. В Пирл-Харборе было около четырех утра.
— Отнюдь. Знаешь, личный секретарь у меня — женщина, она беременна, и я боюсь, как бы из-за всего этого дерьма у неё не начались преждевременные роды. — Контр-адмирал (он вот-вот должен был стать вице-адмиралом) Манкузо сидел за столом у себя в кабинете. Он запретил соединять его с кем-либо без особо важной на то причины. Звонок старого товарища по службе на «Далласе» попадал в категорию особо важных.
— Мне позвонили из Эн-би-си, спрашивали о той маленькой работёнке, которую мы проделали в Атлантике.
— Что ты им ответил?
— Как вы думаете, шкипер? Ничего. — Помимо соблюдения чести, Джоунзу приходилось принимать во внимание и то, что почти вся работа его фирмы состояла из выполнения заказов военно-морского флота. — Но…
— Да, я знаю. Но кто-то обязательно проговорится. Так всегда происходит.
— Репортёры и без того знают слишком много. В «Новостях дня» ведётся прямая передача из Норфолка, от дока «восемь-десять». Можете представить себе, о чём они говорят.
Манкузо подумал, а не стоит ли включить телевизор, стоящий у него в кабинете, потом вспомнил, что ещё слишком рано для приёма передачи Эн-би-си-ньюз. Тогда он выбрал программу Си-эн-эн. Передавали спортивные новости, но вот-вот должно было наступить четыре утра.
— В следующий раз они могут поинтересоваться нашей другой работой и спросить про пловца.
— Это открытая линия, доктор Джоунз, — предостерёг командующий подводными силами Тихоокеанского флота.
— Я ведь не сказал где, шкипер. Просто хотел, чтобы вы подумали об этом.
— Это верно, — согласился Манкузо.
— Может быть, вы скажете мне кое-что.
— Что именно, Рон?
— Что происходит, черт побери? Разумеется, я не проговорюсь и вы тоже, но кто-то обязательно проговорится, можно не сомневаться. Это слишком интересная морская история, чтобы умолчать о ней. Но всё-таки, что происходит, Барт? Разве мы не поступили правильно?
— Я считаю, что нас не в чём обвинить, — согласился адмирал. — Просто есть люди, которым нравятся такие истории.
— Знаете, шкипер, я надеюсь, что Райан выставит свою кандидатуру на президентских выборах. Я буду голосовать за него. Чертовски хладнокровный парень, вывез главу КГБ и…
— Рон!
