Торульф, Торульф, что за глупости
в голове твоей седой!
Всё б тебе на свете смешивать,
всё бы путать… да латать
тёмной горечью – насмешливость
и проклятьем – благодать,
всё б тебе морочить публику,
сбросив голову долой -
давши всласть седому облаку
порезвиться над землёй!
Бог с тобой… твои чудачества,
окрылённые тоской,
обирают душу дочиста -
ну куда ж теперь с такой?
Ей не встретить собеседницы
в чужедальней стороне,
босоножке, нищей всаднице
на соломенном коне.
Сколько память ни отряхивай
и с изнанки ни смотри -
Торульф, Торульф, шут гороховый,
вечно прячется внутри:
вдруг помашет серым пыльником
и прошепчет слышно чуть:
«Всё равно вернёшься – маленьким -
ты сюда когда-нибудь».
Вот дойдёшь до поворота
и, как прежде, на причале
Дорогая Пипелота
невзначай пожмёт плечами:
«Дорогая Пипелота» -
это маленький корабль
из породы Полполёта,
из породы Не Пора Ль.
В этом городке немецком,
в моей жизни неуместном,
я не то чтобы влюбился,
напевая мысли Бисли,
но переживаю что-то
вроде трепета, пока
Дорогая Пипелота
так беспамятно близка.
На ней длинная горжетка
(как я это понимаю)
и надвинутая шатко
шляпка с алой бахромою,
и сияет позолота,
и звенит её браслет -
Дорогая Пипелота,
девочка преклонных лет!
Нам не быть, конечно, парой
с этой дамой эфемерной:
я и сам немножко старый
и уже довольно смирный -
но смотрю вполоборота,
как флиртует на лету
Дорогая Пипелота
с кем ни попадя в порту!
Я верю в тебя, я верю в него, я верю в неё -
я верю во всё вообще, в любое враньё,
в любое жнивьё – как в продолженье семян,
в любое старьё – как в начало всех перемен.
А что у кого на сердце или в горсти -
так этого, стало быть, лучше не знать, прости.
Сорока ли, галка ли принесла на хвосте
алмазное семечко – дай ему прорасти.
Неправды плоды горьки, да не горше слёз -
о том, что имело сбыться, да не сбылось,
о том, как однажды гнали уже взашей
из райского сада, от дерева Не Вкушай.
Пойдёмте-ка по миру – утром, пешком, дождём!
Кто на слово верит, тот словом и ограждён,
тому и наградой слово – липовый мёд,
которым помянут тебя, когда всё пройдёт.
И станет потом ходить по земле молва,
с земли подбирая пустые твои слова,
и снова очнутся слова беспечные те -
у галки ли, у сороки ли на хвосте.
С хвоста упадёт перо – и взойдёт росток,
начнёт тянуться куда-нибудь на восток:
и будет сперва побег такой небольшой,
а после побега – дерево Не Вкушай.
Так бывает, когда торгуют мимозами и гвоздикой
и когда у пёстрых базарчиков копенгагенских майя
жизнь-злодейка ведёт разговоры с судьбой-индейкой,
не сказать чтоб при этом любя её или хотя б понимая,
и когда смысл сущего, разносимый по перекрёсткам
продавцами пуха и праха, умещается на записке,
и когда голопузые барышни с акцентом галапагосским
за собой приглашают в рай под названием Этоблизко,
и когда ветерки начинают внезапно тащить с таганов
раскалённый миндаль и швырять его на мостовую,
и когда из распахнутых кирх вылетают вздохи органов
и разят тебя в сердце, проделывая небольшую кривую,
и когда потрясающее количество компактных японцев
куролесит по всем канальчикам на водных трамваях -
воскресает внезапно из мёртвых Великий Принцип
