Зелёная земля

будто знала – и знала, наверно, -

для чего полыхает латерна

у порога, над уличной тьмой.

Между тем как за дверью снаружи

собрались уже полчища вражьи,

приготовили всю свою злость -

и две смерти обнялись, болтая…

Но звенела струна золотая -

и не шлось, и не шлось, и не шлось.

* * *

Не при этой погоде капризничать у бистро,

на витрины глазеть или медлить на переходе

и часами болтаться по мокрому Vesterbro -

не при этой судьбе, не при этой плохой погоде.

Нам пора научиться отказу от лёгких благ,

от внезапных поездок и слишком далёких планов -

и пора научиться пореже вздымать свой флаг,

а тем паче в присутствии прочих достойных кланов.

Не при этой погоде носить белоснежный плащ

или следовать новой – неверной, как кошка, – моде

и гадать, отчего вдруг пиджак твой уже блестящ -

не при этой судьбе, не при этой плохой погоде.

Тут ведь дело обычное: хоть и идут бои,

но всегда не твои – это где-нибудь там, в России,

между тем твоё войско – синички и воробьи,

да и сам ты не генерал, а Франциск Ассизи.

Не при этой погоде настаивать на правах

и стоять в оцепленьи при прочем честном народе,

нападать на дракона – о трёх ли, двух головах -

не при этой судьбе, не при этой плохой погоде.

Все права твои – птичьи, и птичьи – твои мозги,

и живёшь ты при птицах, и птицы тебя помянут,

раз уж в небе твои товарищи и враги,

раз уж только крупа в ненадёжных твоих карманах!

И когда от тебя останется лишь дымок,

присягни лишний раз прихотливой своей свободе,

той, которую ты на земле ублажить не смог -

ни при этой судьбе, ни при этой плохой погоде.

АЛЬМА АНДЕРСЕН

У меня остаются две песенки:

это две пограничные песенки -

очень, правда, короткие песенки

по сравнению с… нынешним днём,

но их можно твердить и вынашивать,

перевешивать и перемешивать,

раз завещаны песенки… мне же ведь? -

поздним вечером в кресле одном.

Шпиль похож на Господнее лезвие,

и рассветные сумерки трезвые,

став навытяжку в северном Шлезвиге,

не пускают отныне сюда -

так что чинная улица Йоргена

вся на нервах и страшно издёргана:

ей ненадобность гутена моргена

так нова ещё, так… молода.

Что с ключами теперь, с их бренчанием -

хоть и тихим, а всё ж замечаемым,

замечаемым и – нескончаемым,

повторяющим в утренней тьме

две мои неотвязные песенки

и вчера ещё связные песенки,

да теперь уж бессвязные песенки -

полудатские, полунеме…

Одна песенка Альмы Андерсен

Там, помню, был Бог и цветок полевой -

и Бог, как цветок, там качал головой,

а чьей головой – не поймёшь,

поскольку ведь Бог не цветок полевой

и, значит, не может качать головой -

своей, то есть Божьей, – а всё ж…

Они были вместе и вместе росли:

Бог рос из небес, а цветок из земли,

друг другу навстречу стремясь,

и вился поодаль какой-то припев -

но, раз не успев и другой не успев,

почти потерял с ними связь.

Надеючись так и исчезнуть молчком,

но будучи схвачен вязальным крючком,

как некая просто петля,

припев был надёжно прилажен с боков,

да жаль, оказался совсем никаков:

ля-ля и ещё раз ля-ля.

А больше в той песенке не было слов -

её запирали на лёгкий засов,

пока, потеряв уже нить,

я так и не мог почему-то взять в толк,

что это за Бог был и что за цветок,

и что их могло так роднить…

Другая песенка Альмы Андерсен

Там мотылёк один порхал,

и там гуляла мэдхен -

и шла беседа по верхам,

на малых скоростях:

на языке таком родном,

таком смешном и ветхом,

как этот город за окном,

протёртый на локтях.

А мотылёк – он был пострел,

сперва, конечно, юный,

но он стремительно старел,

пока беседа шла,

и мы старели вместе с ним

и вместе с этой руной,