сбросить сухие шелка, облачась в облака,
будемте с вами бедны: это значит мудры,
будемте жить на пока, как живут на века.
Что тебе, крошка-цикада, прогнавшая сон?
Ты с темнотою дружи и не знайся со мной.
Ах, ты опять захотела сказать обо
в маленькой песне ночной – в полминуты длиной!..
Когда судьба моя опять
запуталась в своих же струнах,
мне снова стало не хватать
согласных – солнечных и лунных.
И в жёлтом облаке возник
невероятный и нездешний
наездник – кочевой язык
с зелёной веточкой надежды.
Он весь петлял, он был длина,
завязанная узелками,
над ним то солнце, то луна
в одном беспамятстве мелькали,
и под переполох планет
мерцал и ничего не весил
рассеянный двоякий свет
его безгласных тёмных песен.
Строчка мелькнула дальняя
в мороке бытия:
«Стой и держи предания!»
…милая жизнь моя,
стой и держи предания:
через ручей Пока
жёрдочка До Свидания
ах как тонка, тонка!
От поцелуя вечности
замертво падал век -
переживая в точности
заново каждый миг.
Но вылетал из памяти
бабочкою в костёр
выстрел сухого: «Полноте!» -
грохнул – и память стёр.
И, из нездешней общности,
тем, кто пришёл на звук, -
было неважно, в сущности,
как тут кого зовут.
Жизнь на липочке висит,
потихоньку истекая,
редкий дождик моросит -
это липочка такая,
жизнь на липочке висит.
Между небом и землёй,
между правдою и кривдой,
между волей и петлёй,
между Сциллой и Харибдой
жизнь на липочке висит.
Моросит из мелких сит,
сьшется из тонких книжек;
словно беженец без ножек
дождик по свету трусит.
Жизнь на липочке висит.
Свет струится из апсид -
где Недреманное Око,
глядя грустно и глубоко,
в нашу сторону косит.
Но без страха и упрёка
жизнь на липочке висит.
Вся Россия голосит -
голосиста ли, нема ли,
боль в коляске колесит,
все знамёна поснимали -
жизнь на липочке висит.
Свет струится из апсид -
как-нибудь потом покаюсь,
дождик по свету трусит -
будем счастливы, покамест
жизнь на липочке висит.
И всё-то было хорошо тогда-когда…
пока ещё тогда-когда… хвостом крутило,
и было детство нам, и не хватились тела,
и в область памяти мы заходили с тыла,
а с тыла память коротка и молода.
А на хвосте тогда-когда… висел бубенчик,
и всё вызванивал какой-то там гопак,
и был капризен, переменчив, выкобенчив
и недоверчив – и, мелодию закончив,
обычно спрашивал: «Сначала – или как?»
Ещё к хвосту была приделана трещотка,
прищепка глупая с пурпурным хохолком -
под ней гудела зачарованно брусчатка,
и площадь древняя, как детская площадка,
бурлила дерзким и счастливым языком.
А за трещоткой сразу шла одна жестянка,
она была очаровательно пуста
и говорила быстро, путано и тонко -
хоть речь жестянки не имела ни оттенка,
ни смысла, но… какие общие места!
А за жестянкой на хвосте неслась гирлянда
из огоньков, сзывавших весь честной народ
туда, где весело, туда, где многолюдно,
где очень скоро всё пройдёт – и пусть, и ладно,
