и хорошо, что очень скоро всё пройдёт!
А за гирляндою стрелой неслась орава,
в те дни входившая ещё в состав хвоста, -
она ревела так небесно и дворово,
что жизнь от этого немыслимого рёва
внезапно делалась блаженна и свята.
А в ту ораву вплетена была надежда -
на что надежда… да забыл уже на что:
на золотое, на сыпучее однажды -
однажды, как-то повторившееся трижды
и провалившееся в то же решето!
Вот и гадай теперь, не слишком ли мы быстро
неслись за веком!.. – через площадь, через мост:
туда, где будущего старенькая люстра
да очертанья безобразнейшего монстра,
на много лет опередившего свой хвост.
2000
Что за блажь – ловить приметы
в сущем – прежнего? И всё ж:
вот зима, когда-то – лето,
вот метель, когда-то – дождь.
Пересмешник, соглядатай
смотрит с неба: всё прошло.
Вот число, когда-то – дата,
да теперь уже число.
Кружит в белой круговерти
настоящая зима…
Всё бело на белом свете,
но и свет когда-то – тьма,
но и грусть когда-то – радость,
но и плач когда-то – смех,
но и встать когда-то – падать,
но и жизнь когда-то – смерть.
А давно ли – Божья Милость
и заботы ни одной… -
всё, что пелось и любилось
мальчиком – когда-то мной?
Когда весь твой мир собрался в полёт,
всё так и так смещено:
рисует ли музыка, кисть поёт -
не всё ли тебе равно?
Балуйся хоть красками, хоть вином,
хоть рифмами, хоть водой -
ты всё о своём, ты всё об одном -
всё с тою же ерундой.
Ты выберешь мёд и выберешь лёд,
ты выберешь круг и крест,
а Тот-Кому-Это-Надо придёт
и всё подчистую съест.
Но что ж горевать, раз любой состав
на свете, любая смесь
на то и рассчитаны, чтоб, создав,
как можно скорее съесть!
А полный бедлам в твоей мастерской…
не ройся в нём, подожди:
ведь Тот-Кто-Водит-Твоей-Рукой -
ему в этом нет нужды.
Он улыбнулся – и был таков:
на облаке укатил:
тот автор – всех на свете стихов
и всех на свете картин.
Не по этой ли отправиться улице,
не на этот ли случайный просвет -
осторожно рифмуя что рифмуется
и совсем не рифмуя – что нет?
Стихотворство, беспечное насилие!
Целый мир загоняется в силок,
и меняется белое на синее -
чтобы эхо поймать и приручить…
Но охотиться за эхом в дороге ведь
не умней, чем за фалдами плаща!
Ах, ничто ни к чему бы не пристёгивать,
что не хочет гулять сообща:
не навязывать вожжам этот мелочный,
жалкий дождик, боящийся вожжей,
а затейливейший крендель над булочной
отпустить в незатейливый полёт…
За свободу, мой друг, за неравенство,
за святое одиночество лет,
за глухое ущелье Мне-не-Нравится,
за далёкую пустошь Нет-так-Нет,
за петлянье по окраинной улице,
за изодранную в клочья тетрадь -
и за всё, что ни с чем не рифмуется
никогда, ни у кого и нигде!
Строго так, как назначили Бог и Природа
(а других я не знаю богов и природ),
я живу в окружении всякого сброда -
я люблю всякий сброд:
из вралей, неумех, да нерях, да отпетых
идиотов (огни, мотыльки, корабли) -
помешавшихся на неделах, непобедах,
запивающих небом нехватку земли.
У них глупые выходки, дикие лица
и блудливые и роковые глаза,
а в петлицах у них – у кого небылица,
у кого помазок, у кого стрекоза.
И уж так повелось в золотой этой роте -
хохотать да друг друга лупить по бокам,
