— Бегал я к Луке. У него там что-то застопорило. Думал, к утру выпущу. Руду велел перестать валить, угля добавил.
— Думал! Плохо думал. Раз на раз не приходит. Вспомнил, как в Туле я «козла» выхаживал? Так там совсем другое дело было, руды переложили, потому и застудили. Она, матушка, своевольства не любит, за ней уход нужен. Ну что ж, пойдем еще послушаем!
Похожие друг на друга, они вдвоем обошли вокруг домны, прикладываясь к ней ухом.
— Вроде как бы оживать начала. Будем ждать. Время покажет, кто кого переборет. Ты бы, паря, сходил на плотину: что-то долго они там возятся.
Павел ушел.
Через некоторое время вода зашумела по желобу. Ястребов встрепенулся.
— Ну, слава богу, пошла!
Отрегулировав скорость вращения тюрбины, горновой приказал досыпать угля в домну и снова стал ждать. И вот печь загудела по-новому. Казалось, с каждой минутой кто-то вливал в нее силы, и она старалась оправдать ту заботу, с которой относились к ней люди.
Послушав еще раз, Ефим похлопал по печи рукой и удовлетворенно сказал:
— Вот так-то, матушка. Ничего, отогреешься!
Когда извещенный Мотрей Андрей Родионович примчался, загоняя коней, на Выксунь, плавка уже была готова. Бешено глянув на смотрителя, спросил:
— Ну как?
— Сейчас выпускать будем.
Раскачав пятипудовую пику, доменщики сильно ударили в летку, затем еще и еще. Из отверстия потекла сначала тоненькая струйка, потом металл хлынул ручьем, расходясь по желобкам и разбрасывая мириады разноцветных искр на своем пути.
Баташев молча наблюдал за хорошо знакомой ему картиной выпуска чугуна. И по мере того как остывал, темнея на дальних концах канавок, металл, остывал и гнев хозяина.
— Кто проразинил? — спросил он у Мотри, отходя от домны.
— Меньшой Ястребов.
— Брат этому?
— Родной.
— На уголь на месяц послать. И плотинного туда же. А этому трешницу от меня и стакан водки.
— Он не пьет?с.
— Не пьет? Старовер?
— Никак нет?с, в церковь ходит.
— А ты, Яшка, гляди у меня! Шкуру спущу, если подобное случится.
— Не будет более, можете не сумлеваться. Ночей спать не буду, а за всем догляжу.
На заводе ударили в било — чугунную доску, подвешенную на веревке, — предупреждая об окончании упряжки. На работу заступала новая смена людей. Ястребов поднялся на плотину. Чуть подернутое легкой рябью огромное озеро молча лежало перед ним. Вдали, в зарослях прибрежного ивняка, мелькнул и скрылся чей-то утлый челнок.
«Рыбалить кто-то собрался, — подумал горновой. — Хорошо сейчас в тиши посидеть».
А на домне все продолжало идти своим чередом. Так же стучали молоты, так же мерно шагали засыпки с коробами угля и руды за плечами, медленно взбираясь наверх по крутому настилу. Новый завод во славу господ Баташевых работал.
V
За неделю наломаются кости не только у стариков, но и у молодых, тяжело приходится всем. Походят засыпки день-деньской с коробами на домну — не глядел бы ни на что. И на молотовых фабриках не слаще. Намахаются кувалдами, придут домой, похлебают постных щей вчерашних, да и спать.
И Ваське отдыхать надо бы, а не спит парень. Лезут разные думы в голову: «Почему так: одни — всему хозяева, в хоромах живут, всем распоряжаются, другие — холопья подневольные. И ничего с этим поделать нельзя, издавна так ведется: сначала барин наестся-напьется, потом подносят тому, кто старший в дому, значит — опять ему…»
Ни отца, ни матери Васька не помнил: рано померли. Шести лет приставили его к делу — мехи раздувать в кузне. Немало получил подзатыльников, пока окреп. Потом в молотобойцы произвели. А там и в мастера вышел, сам ковать крицы начал.
Вроде бы и взрослый человек — семнадцать минуло, — а плохо одному, без родных. Может, поэтому и прислонился Васька душой к Луке. И тот его полюбил. Познакомились они еще на Унженском заводе. Не было у старика детей, стал ему молодой кричный мастер заместо сына. Собирался было он сказать Ваське, чтобы переходил к нему жить, да Матрена, жена, не согласилась: «Своих нет, и чужих не надо». И хоть ругался на нее в сердцах Лука: у тебя, мол, ума — палата, да не покрыта, все ветром разгоняет, — однако наперекор пойти не посмел.
После случившегося на домне Лука несколько дней не находил себе места. Знал, что за недосмотр ему не поздоровится, и страшился этого: не те года, чтобы пробовать, какова сладость барских батогов. Хоть и говорят, что за битого двух небитых дают, да только сложили, видать, эту присказку небитые. Старик затосковал. Глядя на него, приуныла и старуха: долго ли до греха, не пришлось бы и в самом деле горя хлебнуть.
Васька заметил, что с Лукой творится неладное, и решил чем-нибудь отвлечь старика от его невеселых дум.
— А не сходить ли нам, дедок, на Оку порыбалить? — спросил он, зайдя к Луке после работы. — Ребятишки баили, здорово клюет.
— Куда еще выдумал? — заворчала было Матрена, но, увидев многозначительный взгляд Васьки, вдруг переменила свою речь. — И то, сходите-ка, половите, чем дома сидеть. Все на ушицу наловите.
Лука понял, почему Васька, не проявлявший допреж большой охоты к рыбной ловле, пришел к нему с таким предложением, и его тронуло участие парня.
— На Оку, баишь? А что, слушай-ко, возьмем да и махнем в воскресенье али в субботу. Тебе не на смену?
— В субботу с утра.
— Вот и хорошо. Кончишь — и махнем!
Не откладывая, условились, когда лучше выйти из дому, что взять с собой.
В субботу после работы Васька направился прямо к Луке.
— В огород ступай, червей роет, — сказала Матрена, отпирая калитку.
Лука копался в земле за небольшой, срубленной «по-черному» банькой.
— Смотри, какие! Наипервейшая нажива!
Наскоро пообедав, рыболовы взяли припасенные Лукой удочки и тронулись в путь. На место пришли к вечеру, когда солнце уже начало клониться к краю земли.
— К самому что ни на есть клеву доспели! — удовлетворенно вымолвил Лука, взойдя на пригорок. — Слушай-ко, парень, бери удилища да отходи в сторону: вдвоем-то мы только мешать друг дружке станем.
Кусты тальника, росшего в воде по обеим сторонам облюбованного Васькой места, задерживали налетавший временами ветер, и в небольшой заводи было тихо. Рощин размотал свитую из конского волоса леску, насадил червя на крючок, деловито поплевал на приманку и закинул удочку в реку. Вырезанный из толстой сосновой коры поплавок легко стукнулся о воду, от него быстрыми кругами пошли волны. Потом все успокоилось.
Наступила та тишина, которая всегда окутывает землю перед заходом солнца. Яркие зайчики, бегавшие посередине реки, начали тускнеть, вода, казавшаяся до того серебристой, постепенно темнела, и
