только там, где солнце опускалось все ниже и ниже, она была еще оранжевой.
Какая-то маленькая пташка села на куст тальника и принялась чистить клювом перышки. Забыв об удочках, Васька восхищенно смотрел, как птичка охорашивалась, кося на него черным, словно бусинка, глазом. Потом она вспорхнула, согнутый ее тяжестью куст распрямился, и в реку, сверкнув в лучах заходящего солнца, упала капля воды. Жук-плавунец, испуганный ею, быстро метнулся в сторону. Василий повел за ним взглядом и вдруг обнаружил, что поплавок удочки утонул.
— Клюет! — чуть не крикнул он.
Первым его движением было схватить удочку и рвануть ее вверх, но Васька вовремя вспомнил наставления Луки и остановился.
— Дедка! — осторожно, боясь, что рыба услышит его, позвал он. Тот не отозвался.
— Лука!
— Чего тебе?
— Иди скорей, рыбина поймалась!
Когда Лука подошел к нему, он увидел, что Васька с покрасневшим от волнения лицом изо всех сил старается не упустить попавшуюся ему добычу. А упустить ее было нетрудно: вода так и кипела у берега.
Переняв у парня удилище, Лука начал осторожно поваживать им, то давая рыбине немного уйти вглубь, то вновь подтягивая ее к берегу. Наконец, почувствовав, что пленница утомилась, он сделал резкий рывок — и на песке оказался большой, чуть не в руку длиной голавль.
— Знатная добыча, — переведя дыхание, сказал Лука. И, посмотрев на Ваську, добавил: — А ты слушай-ко, вдругорядь больше не кликай меня, сам вытягивай. Мне за своей снастью смотреть надо.
Василий обрадованно мотнул головой, наживил нового червя и снова забросил удочку в воду. Но поймать уж больше ему ничего не удалось.
Лука оказался более счастливым. В кошелке у него лежало несколько крупных язей, много густеры, окуньков. Позвав Ваську, он быстро очистил рыбу, наладил козелки, положил сухих веток и чиркнул кресалом. Языки пламени сначала робко, потом все сильнее заплясали под котелком, бросая отсвет на уже успевшую потемнеть реку.
Похлебав ухи, рыболовы легли отдыхать. Тихая теплая ночь покрыла землю. В прибрежных кустах сонно бормотали кулички. С заокских лугов слышался резкий — будто ржавый гвоздь из доски выдергивали — крик коростеля.
Рощин долгое время лежал молча, потом спросил:
— Дедок, ты живой?
Лука ответил не сразу.
— Какой мой сон! Забудусь по-стариковски часа на три — и все.
— Высыпаешься?
— А как же!
— Вот это здорово! Я так ни за что не выспался бы.
— Твое дело молодое.
— Дедок, чего я хочу спросить у тебя…
— Спрашивай.
— Тебе за тот случай у домны ничего не было?
— Пока нет. Ястребов сказывал, барин посулился на пожогу в лес отправить, да не шлет что-то.
— На пожогу — ничего. А хуже не будет?
— Кто знает, милок. Может, так обойдется, может, хуже что приключится. А ты, милок, чего вдруг вспомнил о домне-то?
— Чего вспомнил? Да вот, думаю, какая господам воля дана: хотят — казнят, хотят — милуют.
— Эх, парень! Сыспокон веков над народом такая наглость чинится. Говорят, правда с кривдой в одной кибитке ездят, только правда — к богатому, кривда — к нам.
Васька приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но Лука продолжил:
— Ты слушай-ко, милок, что я скажу. В младости я тоже правду искал, бунтовать даже пробовал. А вышло что? Накостыляли по шее — и вся недолга. Ладно, жив остался.
— Может, к царице с жалобой пойти? Вдруг не знает она, как народ православный бедствует?
— Царица-то? Может, знает, а может, не знает, скрывают кой-что чиновничишки. Только я так думаю: ворон ворону глаз не выклюнет.
— Эх, дедок! Сколько я дум разных про это думаю! Вот добрался бы я до чертогов царских, бухнул на колени: заступись, матушка, дай богачам укорот.
— И заступилась бы?
— А что? Думаешь, не будет толку?
— Ходил заяц к волку искать толку… И хвостика не осталось.
— Значит, так и терпеть?
— Как знать… Дождемся поры, вылезем из норы.
— А коли не дождемся?
— Что об этом говорить… Может, доведется таким, как ты, свою песенку спеть, а может, и нет. Всяк отведать калачика хочет, да не всякому удается. Иной к нему всю жизнь тянется, работает, аж хребет трещит, ну, думает, сейчас ухвачу! А глядишь, остались одни перья после бабушки Лукерьи. Так-то!
Старик помолчал.
— Слыхивал я, Вася, на Невьянском заводе от людей байку одну. Сказка не сказка, притча не притча, вроде быль. Хочешь, расскажу?
— Говори, послушаю.
— Жил, бают, на свете парень, и была у него любушка. Он — из себя ладный, силушкой не обиженный, а она — краше зорьки утренней. Глаза — словно окиян-море, брови — лук охотничий изогнутый, губы — малина лесная сладкая. Крепко любили парень с девкой друг друга. И быть бы им навеки вместе, да только уж так на свете водится, что счастье бедному не видится. Крепостными оба были.
Пошли они к барину позволенья на свадьбу просить. А тот глянул на дивчину и говорит парню: «Позволенье дам, только сначала урок мной заданный выполни!» И велел ему валун-камни на высокую гору катать. «Как вкатишь все, так и разрешенье получишь».
Не знал парень, что камни те заколдованные, пошел к горе, катать начал. День катает, другой, третий — и все без толку. До вершины докатит, вниз спускаться начнет, а камень его обгоняет, вниз к подножию скатывается.
Катает парень камни, из сил выбивается, а не сдается. Уж больно охота ему на любушке своей жениться. Все равно, думает, своего добьюсь. А барин тем временем злое дело над его зазнобой учинить замыслил, приказал слугам своим в опочивальню к нему ее привести. Настала ночка темная, пришли слуги подлые, взяли молодицу под белы руки, повели к барину.
— Чего же парень-то! — воскликнул Васька.
— А парень сидит у костра, отдохнуть решил. На каменьях огонь развел, поленья в костер кидает, а тепла добыть не может: камень его в себя забирает. Осерчал парень, ударил шапкой о землю, оставил огонь на камнях догорать, снова за работу взялся, полез с валуном на гору.
— Эх! — не удержался опять Василий.
— Ты погоди, милок, слушай, что дале будет.
…Ведут девку слуги подлые, над судьбой ее надсмехаются. А девка догадалась, какая гроза ей грозит, вырвалась из рук палаческих, к жениху кинулась. Узнал о том барин, за ней вдогонь бросился. Бежит девка, спасается. Уж и гора близка, а барин настигает, вот-вот схватит. Видит девушка, нет ей спасенья, выхватила нож острый, сама себя зарезала, жизни лишила.
Парень предсмертный крик ее услыхал, из рук валун-камень выпустил. Покатился тот камень вниз с силой огромной, о другие валуны стукнулся, на мелкие части разлетелся. Какой камень ни расколется, на нем, словно роза-цветок распускается, кровь девичья проступает.
Вступил парень в бой с обидчиком. Долго бились они, и стал барин осиливать. Лежать бы парню в земле сырой рядом с суженой, да попался ему в руки кусок железа острого, из валун-камня выплавленного. Только раз ударил злодея — пал тот на землю, не встал больше.
