И верно, с тех пор стали ставить Рощина в помощники к Филиппу. Подавая ему кирпич или раствор, Василий смотрел, как он ведет кладку, пробовал сам делать так, как тот указывал.
— Поработаешь под моим началом, добрым каменщиком станешь, — подбадривал Филипп.
— А мне и кричным мастером неплохо, — отвечал Васька Рощин.
— Лишнее рукомесло не помеха.
— Вот это правильно.
Работа на стройке шла споро. Незаметно вырос один этаж, за ним второй, началась кладка третьего. Люди трудились молча, лишь изредка переговариваясь друг с другом. Попробовали было однажды песню запеть, десятник муромский враз пресек: «Дом класть — не кружева вязать, благолепие нужно!» И вот уж, глянь, железо положено на крышу, а там и печи сложены, и трубы наверх выведены. Дом построен.
Чтобы обставить все по-благородному, как в столицах, Иван Родионович пригласил знающего человека из Москвы. Тот прошел вместе с хозяевами по многочисленным анфиладам нового господского жилья, узнал, где что будет размещаться, сказал малярам, какую комнату каким колером крыть, где какие узоры класть, отметил у себя в книжечке места будущих картин и уехал заказывать мебель. Привезли ее перед покровом, а на праздник решили справить новоселье.
Народу съехалось много. Одним из первых на тройке саврасых с бубенцами прикатил из Мурома управляющий имениями графа Уварова Петухов. Был он бедного дворянского роду, но за последние годы удача пришла к нему, и сказывали, что у него в кубышке запрятано столько, что десяток деревень купить может. За ним приехали муромские же знакомые купцы Мяздриковы — Дмитрий да Петр. С этими торговые дела вели. Прибыли соседи по Унже и Гусю — помещики Даниил Званков, Тарас Хорьков, Степан Веденяпин. Из Тулы приехал на семейное торжество женатый на сестре Баташевых Федор Немчинов. Владел он двумя полотняными фабриками, поставлял московским вельможам первосортный товар. Не побрезговал приглашением и живший неподалеку в своих имениях князь Звенигородский, высокий осанистый мужчина лет сорока с голубой лентой через плечо. Обширный двор, обнесенный каменным забором, заполнялся тарантасами, дрожками, вместительными бричками. Жены и дочери приезжих уходили к Дарье Ларионовне переодеваться, мужчины отправлялись осматривать дом.
Последним приехал князь Репнин. Был он стар, неряшлив, поминутно нюхал табак, просыпая его, и оттого грудь черного княжеского камзола казалась темно-зеленой.
Одни ехали на званый обед с доброжелательством, другие — втайне надеясь, что оконфузятся чем- нибудь новоявленные богачи и можно будет потом в домашнем кругу вдосталь посмеяться над ними. Хозяева встречали всех приветливо, охотно показывали убранство дома.
Пока жены и дочери приезжих прихорашивались в отведенных для них комнатах, мужчины успели все осмотреть и вышли подышать свежим воздухом на балкон. Сидели в креслах, прикидывали: дорогонько все обошлось Баташевым, сразу видно — миллионщики. Не один из гостей с сожалением думал про себя: какое дело из-под рук упустил! Глядишь, сам мог бы сидеть здесь хозяином, поздно только говорить об этом, после драки кулаками не машут.
Зайдя на половину к жене, Иван Родионович сказал Дарье, чтоб оделась она получше: гостям надо показать, что хоть и простого они звания, а политес понимать могут. Закрыв за мужем дверь, Дарья Ларионовна подошла к шкафу с платьями и задумалась. Какое надеть? Примерив одно за другим несколько платьев, остановилась на поплиновом, цвета молодой травы. Оно ей шло. Укладывая короной на голове густые русые волосы, подошла к зеркалу. Оттуда глянуло чуть тронутое годами, но еще не утратившее свой свежести, с правильными чертами лицо. Взгляд больших жарких глаз был строг. Пудры Дарья Ларионовна не любила, но ради приезда гостей слегка махнула пушистой заячьей лапкой по небольшому прямому носу и лбу.
Иван Родионович видом жены остался доволен. Сам он был одет в шитый шелком темно-голубой камзол. Такого же цвета панталоны плотно облегали его мускулистые ноги. На мизинце левой руки сверкал тонкий дорогой перстень.
К столу сошлись в шестом часу. Настоял на этом Иван Родионович, знавший столичные порядки и решивший блеснуть своей образованностью. Повара с утра сбились с ног, готовя редкостные кушанья, зато все удалось на славу. Незаметно оглядев стоявшие на белоснежной скатерти многочисленные закуски, Петухов удовлетворенно крякнул. Продолжая переглядываться, гости сели за стол.
Подали начавшее входить в моду шампанское. Лакеи бесшумно наливали гостям вина.
Выпив бокал шипучки, Петухов недовольно поморщился и потянулся к бутылке с анисовой, шепотом приказав лакею пододвинуть тарелку с маринованными грибками. Его примеру последовали многие.
Поздравив хозяев с новосельем, принялись за еду. Иван Родионович попытался было завязать приличный случаю разговор, но вскоре увидел, что это бесполезно. Всяк угощался по своему характеру. Чем дальше, тем все оживленнее становилось за столом.
— Нет, вы своими девками не хвалитесь, — говорил, разглядывая на свет налитое в рюмку вино, Звенигородский сидевшему напротив Петухову, — ваши девки супротив моих гроша не стоят.
— Не скажите, ваше сиятельство. Уваровские по всей округе славятся, мастерицы отменные, хоть кого спросите.
— Ха, отменные! Да мы вот у князя спросим. Князенька, Василь Ардальоныч, рассуди нас с Петуховым. Он говорит, что уваровские девки лучше моих, как по-твоему?
— Не слышу я, батюшка, стар стал. О чем разговор?
— О девках.
— Врут, батюшка. Какие девки, сплетни одни!
Звенигородский рассмеялся. Знал он репнинскую слабость. Нагонит в горницу подростков-девчат, прикажет раздеться донага и смотрит, вспоминая бурно проведенную молодость.
— Да я не о ваших говорю, а о своих. А может, вы мне своих продадите или сменяемся?
— Стар уж, стар я такими делами заниматься.
Махнув на Репнина рукой, Звенигородский снова вернулся к прерванной беседе с Петуховым.
Иван Родионович, разговаривавший с дамами о столичном политесе, вдруг встревоженно глянул на другой конец стола, где сидел Андрей, и, извинившись, направился туда.
— Не продашь? — хрипло спрашивал Андрей сидевшего наискосок от него Хорькова. Жилы на его сухой, мускульной шее налились, как бывало у него в минуты гнева. — А хочешь, я тебя со всеми потрохами куплю?
— Я хоть и гость ваш, Андрей Родионович, но оскорблять себя не позволю. Я столбовой, потомственный дворянин.
— Плевать мне на твое потомство!
— О чем спор? — спросил, подойдя, Иван.
— Да вот, братец ваш оскорбляет меня. Деревеньку свою не хочу ему уступить.
— Нашли о чем спорить. Деревенька ваша, вы и владейте. Андрюша, подь-ка на минутку!
Андрей недовольно посмотрел на брата и вылез из-за стола.
— Непристойно ведешь себя, братец. Чай, мы не мужики. Что про нас после этого говорить будут? В Питере слух пройдет. Я на знакомство с князьями большую надежду имею, через них и дела вершить можно и еще кое-чего добыть.
Слова Ивана подействовали. Вернувшись на место, Андрей налил два бокала вина, протянул один из них Хорькову.
— Ну ладно, помиримся!
Лицо Ивана, наблюдавшего сцену примирения, посветлело. Он повернулся к сидевшему рядом Федору Немчинову и стал расспрашивать его о знакомых тулянах. Их беседу прервал дворецкий Масеич. Подойдя к Ивану Родионовичу, он потихоньку, чтобы не привлечь внимание гостей, доложил:
— Там поп пришел, к вам просится.
— Какой поп? Сорока?
— Он самый.
