'Я не писалъ бы къ теб?, еслибы до меня не доходили олухи, что ты непокоенъ духомъ, бол?е ч?мъ когда-нибудь озлобленъ омутомъ жизни, раскаиваешься въ постылой слабоети и страстно желаешь пострадать за правое д?ло. Vaut mieux tard que jamais! Настала минута искусить прошлое. Народы пробуждаются. Кошутъ и Гергей подняли знамя возстанія въ Венгріи. Франція Ледрю-Роллена, Ламартина, Виктора Гюго готова отозваться грознымъ эхомъ на первый пушечный выстр?лъ. Въ Италіи глухое броженіе. Прі?зжай, ты найдешь меня во глав? движенія. Снова твой
'М. Б.'
'P. S. Посланецъ передастъ теб? вс? подробности…'
— А это отъ отца, подумалъ Русановъ, взявъ сл?дующее письмо:- его рука! Такъ и есть!
'Москва. 1853,іюля 30.
' Любезный другъ,
Николай Терентьевичъ!
'Письмо твое получилъ и нахожусь въ крайнемъ недоум?ніи. Если ты меня не морочишь, такъ у тебя сильно разстроена нервная система. Это очень понятно; огорченія, потеря, пятил?тняя ссылка и вс? испытанія, какія выпали теб? на долю, не могли не под?йствовать на твою слабую комплекцію. Посылаю теб? рецептъ:
R. Tincturae Valeriana. 3 ?.
Aq. Laurocerae. 3j.
MDS. По 30 капель во время припадка.
'Очень, очень радъ, старый дружище, что ты наконецъ дома; а что до семьи, такъ плюнь ты на эти дрязги. Изв?стно не сл?дъ было жениться въ другой разъ, или ужь въ рукахъ держать бабу, коли вздорная. Радуюсь, что Инночка тебя любитъ; только я боюсь за нее; раннее развитіе губитъ д?тей, а ты теперь в?роятно поддаешь пару. Все что ты пишешь о воспитаніи на какихъ-то новыхъ началахъ, мн? не понятно; это ваше д?ло, мыслителя. Я изъ своего Володьки ничего не хочу выд?лывать, и пусть онъ будетъ честный работникъ и счастливый семьянинъ en depit de tout.'
Русановъ улыбнулся на эту ошибку добряка, забытые образы прошли передъ нимъ, странное чувство охватило его…
'Пиши, да пожалуста не подсыпай того… попроще; оно не хуже, а то и до б?ды недолго. Эхъ, братъ, до с?дыхъ волосъ дожилъ, а чего надо не нажилъ! Ну, скажи по сов?сти, не сумашедшее твое письмо? Скажи брату, чтобы прислалъ сала, да наливокъ.
'Иванъ Русановъ.'
Владиміръ Ивановичъ сталъ перебирать письма, проглядывая ихъ мелькомъ; всего бы не перечесть въ нед?лю: письма были и шести европейскихъ языкахъ; встр?чалась фамиліи бол?е или мен?е изв?стныя въ то время, бол?е или мен?е игравшія роль. Изъ этого онъ заключилъ, что отецъ его, въ простот? сердечной, и не понималъ значенія своего стараго дружища; в?роятно, и причина ссылки этого дружища, въ 1848 г., оставалась для него необъяснимою загадкой. Ясно было, что отецъ Инны былъ центромъ, около котораго группировалось сначала все мыслящее въ Россіи, а потомъ, когда онъ отшатнулся отъ этого кружка, вокругъ него стали собираться всевозможные элементы революціи 1848 года.
На одномъ изъ писемъ Русановъ нашелъ подпись Льва Горобца, и съ новымъ любопытствомъ принялся за чтеніе:
'Батюшка, см?ю ли я хоть разъ еще назвать васъ этимъ именемъ? Я не стою даже гн?ва вашего, но если я вамъ не сынъ больше, выслушайте челов?ка въ отчаяніи. Я — одинъ, безъ средствъ, безъ имени, преступникъ, убійца. На н?сколько дней я присталъ у раскольниковъ: что будетъ дальше — страшно подумать. Я не ум?ю красно говорить, вы меня упрекали въ скрытности, не оттолкните же моей испов?ди…. можетъ-быть скоро меня не будетъ въ живыхъ.
'Да, Леонъ былъ скрытенъ, Леонъ былъ негодяемъ, мотомъ, развратникомъ…. Многихъ огорченій, многихъ безсонныхъ ночей стоилъ я вамъ…. Кто же виноватъ? Батюшка, не для оправданія себя пишу, я былъ бы посл?днимъ изъ подлецовъ, еслибы вздумалъ упрекнуть васъ. Вы не отдали меня въ одинъ изъ т?хъ домовъ, гд? гибнутъ тысячи подобныхъ мн?; вы не бросили меня, какъ лишняго щенка, на произволъ судьбы; вы открыто говорили: это мой сынъ, и я росъ наравн? съ меньшими братьями, привыкъ называть домъ вашъ — нашимъ домомъ, садился за свой столъ, разъ?зжалъ верхомъ по отцовскимъ пом?стьямъ, и гордо подписывалъ вашу фамилію на запискахъ къ пріятелямъ. А васъ-то какъ любилъ, съ какою жадностію прислушивался къ каждому слову на урокахъ! Я старался отличиться передъ братьями, я хот?лъ быть достойнымъ васъ. Что же перевернуло д?тскую голову? Одно слово. Кто-то изъ хуторскихъ въ сердцахъ назвалъ меня: байстрюкомъ {Незаконнорожденный.}. Меня поразило новое слово, какъ сейчасъ помню ваше смущеніе при моемъ вопрос?! Вы наказали сгоряча неосторожнаго паробка, но слово мн? запало и я допытался значенія. Оно стало моею bete noire, я росъ, и оно росло со мною; я развивался, и оно развивалось до полнаго сознанія моей безправности во вс?хъ отношеніяхъ…. Наступило юношество; идеалистъ и романтикъ по воспитанію, я думалъ найдти чистую женскую душу, которая зам?нила бы мн? все; я отдался со вс?мъ жаромъ молодости…. Что жь отв?тилъ мой идеалъ? Батюшка, еслибы вы слышали, какимъ горькимъ см?хомъ см?юсь я теперь, вспоминая прошлое…. Она соглашалась выйдти на меня, когда я буду генераломъ….
'Я сталъ скрытенъ. Каждая улыбка чужаго челов?ка ври моемъ появленіи колода меня, въ каждомъ слов? мн? чуялось оскорбленіе; я сталъ чуждаться людей, семья, васъ, себя наконецъ. А молодость брала свое, жить хот?лось, кровь играла…. Тутъ-то и принесло дядю съ его философіей. Съ какимъ восторгомъ услыхалъ я, что вс? люди равны, что незаконное рожденіе — абсурдъ, что ранги и привилегіи — безсмысленные выродки кастъ, что теперь вс?ми силами надо разрушать отжившіе предразсудки…. Все это въ отвлеченіи слышалъ я и отъ васъ, но мн? въ голову не приходило прим?нить это къ себ?…. А дядя ударялъ прямо по больному м?сту. Какъ мн? весело стало в?рить въ одного себя, въ свою силу! Какъ я гордился передъ товарищами прозвищемъ удалаго паренька безъ роду и племени!… Я все думалъ, что завоюю себ? свое право и съ безпощадною посл?довательностію жилъ навыворотъ въ отношеніи къ обществу. Оно презирало пьяницъ, я сталъ пить; оно пресл?довало развратъ, я связался съ женщиной, о которой теперь не могу вспомнить безъ омерз?нія; оно въ лиц? мужа хот?ло наказать меня по тогдашнему обычаю — я сд?лался убійцей. Я вижу всю ложь этой жизни; я сознаю, что не по влеченію, не изъ служенія идеи, а изъ гордости, изъ ложнаго самолюбія, жилъ такъ, да ужь поздно. Назадъ нельзя, а между т?мъ и привычка беретъ свое, тянетъ меня дальше и дальше; я борюсь, мучусь больше ч?мъ прежде, и кто знаетъ до чего я дойду…. А отдаться въ руки правосудія, — н?тъ, живой я никому въ руки не дамся….
'Вотъ что хот?лъ я сказать вамъ, вотъ на что, къ несчастію, у меня ни разу не хватило духа, пока я жилъ съ вами…. Забудьте же, дорогой мой, если не можете простить вашего сына Льва Горобца.'
— Это живой челов?къ писалъ, подумалъ Русановъ, еще разъ перечитывая письмо; это не сфабрикованный взглядъ на жизнь, не теоріи, долбней вбитыя въ голову: это живая мысль, живое слово.
Еще н?сколько писемъ перебралъ онъ, пока не добрался до посл?дняго. Съ первыхъ же строкъ оно совершенно завлад?ло его вниманіемъ.
'Безц?нное дитя мое, единственное ут?шеніе посл?днихъ дней надломленной моей жизни, теб? пишу я, Инна, чтобы не пропади даромъ труды мои. Мн? ужь не долго маяться по св?ту, не доживу я до полнаго развитія твоихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, а это самая страшная эпоха въ жизни челов?ка; тутъ онъ стоитъ у трехъ сказочныхъ дорогъ съ изв?стными теб? надписями, стоитъ межь двухъ потоковъ, которые борются отъ в?ка, увлекая за собой все что живетъ; къ одному изъ нихъ надо пристать, надо идти направо или нал?во; на средней тропинк? и съ конемъ пропадаютъ. Ты понимаешь эти мысли; но большая разница понимать жизнь, и стать съ ней лицомъ къ лицу; задрожитъ и побл?дн?етъ молодое существо, когда поднимется передъ нимъ занав?съ той обширной сцены, на которую придется ему выступить; вотъ въ эту-то минуту об?щай мн?, дитя мое, перечитать это письмо. И задай себ? вопросъ прямо, безъ лживыхъ увертокъ:
