Белоснежка и семь апостолов

нервно полез в карман брюк. Достал телефон, отвернулся, ссутулился.

— Да, Надя, — услышал я. — Да, все взял по списку. Ага… Еще что-то? Не-э, это, мать, пусть она сама покупает. Ну и что, что срочно?.. Ну, тогда ты сходи. Да не могу я! Ну где ты видела, чтобы мужик на кассе прокладки отбивал?! — Он надолго замолчал, а я, смутившись, побрел к чайным рядам.

— …ну ладно, хорошо, черт с вами, в каком отделе это берут? — донеслось до мента.

Судя по звуку шагов, покупатель поспешил за затребованными прокладками, и я решил вернуться, чтобы взять-таки «Коммерсант».

Мужчины на месте не оказалось, зато на полу валялась полуразвернутая пятисотка. Мои-то деньги все были на месте, это точно он выронил, когда в карман лез за телефоном, больше некому. Черт, для чего-то же портмоне делают!.. Подняв деньги, я огляделся в поисках незадачливого покупателя, но он уже затерялся среди бесконечных стеллажей. Я чертыхнулся шепотом — чтобы вернуть ему деньги, придется и мне идти искать отдел с прокладками.

Смотрю: тэ-экс, что тут у нас… порошки-отбеливатели… смерть микробам под ободком унитаза… Вот — салфетки, ватные палочки и заветные пачки с крылышками. Снова огляделся — вообще ни одного мужчины нету поблизости.

Зато две шедшие мимо платиновые барби захихикали, заметив мой интерес к прокладкам.

А и хрен с ним, с этим мужиком. Пусть сам меня ищет, если ему нужна его пятисотка. С этой мыслью я и направился к кассе.

И тут пронзительно и громко — аж товары на полках зазвенели — завизжала женщина. Я даже пригнулся непроизвольно. Прострелил взглядом зал. Орали на кассе.

— Мамочка!!! Мама!!!

И сразу следом:

— Господи!!!

А потом еще раз — контрольные децибелы:

— А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

С другого конца зала:

— Что, что там у вас?!

Для пущего антуража в этот момент еще и гром рванул над самой головой. Гах-х-х!!!

— А-А-А-А!!! — уже дружно, хором, глоток в пять.

Не ограбление, точно нет. Я выпрямился и направился к кассам; туда же, опасливо семеня, двинулись потихоньку и остальные посетители. Но те, что уже стояли у кассы, напротив, пятились на нас, задевая полки и роняя хрусткие пачки с чипсами и сухариками. А самого интересного все еще не было видно.

Потом в какой-то момент спина впереди стоящего покупателя сдвинулась, и (одновременно я успел сообразить, что это та самая спина того самого человека, чья пятисотка сейчас лежала у меня в кармане) впереди что-то блеснуло сваркой на долю секунды, отчего глаза мигом сожмурились.

— Отойдите все подальше! — закричал мужской голос. — Кто-нибудь отрубите электричество! Нет, лучше не надо — звоните сразу в пожарку!

— Какая пожарка, ничего же не горит… — успела возразить невидимая мне пока что кассирша удивительно спокойным голосом, но тотчас же снова завизжала, отчего вся толпа разом качнулась.

— Вот-вот, — подстегнул ее все тот же мужской голос. — Сейчас загорится! Звони давай, рванет ведь, они всегда взрываются!

И я понял, что случилось. Почему визжит кассирша, и что у них там так ярко сверкает без огня. Шаровая молния. Не видел ни разу в жизни.

Народ продолжал пятиться, но убегать никто не спешил. Вот ведь любопытные… Юные натуралисты… Только спина передо мной не двигалась. Его задевали за плечи и руки, дергали за корзину, но он не сделал ни шагу назад. И я как вмерз ему взглядом промеж лопаток, так и продолжал стоять истуканом, машинально теребя пятисотку.

Тут мужчина нагнулся, поставил свою корзину на пол (прокладок в ней не было, только фрукты, макароны, кусок сыра и какая-то мелочовка), распрямился и поднял руку жестом школьника, желающего ответить у доски.

— Извините… можно мне попробовать?.. нейтрализовать, так сказать… Я электрик. — Все притихли, и он продолжил более уверенно: — Отойдите подальше, пожалуйста…

На последнем слове он двинулся вперед; шел плавно, медленно, руки висели вдоль тела, и только пальцы шевелились, как в кино у ковбоев, стоящих друг напротив друга на дуэли — будто готовились выхватить из кобуры оружие.

— Лучше не надо, а? — запоздало подал голос тот, кто советовал звать пожарных. — Слышь? Слышь, че говорю?

Народ перед кассой совсем расступился, и стало видно и белую от ужаса кассиршу, и красного от возбуждения охранника, и саму причину переполоха — сверкающий бело-желтый объект, пузырем выдувавшийся из разъема на кассовом аппарате. Мужчина обошел его, став в профиль, по-терминаторски склонил голову, а потом поднес правую руку к проводу (в наступившей стерильной тишине театрально бахнул гром), нежно провел по нему, как музыкант по струне, и яркий пузырь бесшумно схлопнулся. Последовала немая сцена, после чего десятки легких разом выдали вздох облегчения, и послышались жидкие, а секунду спустя и дружные аплодисменты.

— Только не пытайтесь это повторить! — перекрикивая их, провозгласил герой.

Я тоже похлопал коллеге-магу и шагнул вперед.

Кассирша уже щебетала, выражая благодарность и готовность обслужить его вне очереди. А я подошел сзади, тронул за плечо и достал из кармана пятисотку.

— Вы обронили…

Он обернулся, и у меня вырвалось:

— И давно вы это умеете?

Он поднял глаза — проницательные и серьезные, — и я не нашелся, что еще сказать, кроме:

— Я знаю, где тут отдел с прокладками. Показать?..

Венди

Рассказывая отцу Михаилу свою историю, я в какой-то момент поняла, что рассказываю ее самой себе, пытаясь проследить, к чему приводили мои поступки, и выяснить, что за силы стоят за моим даром… Я умолчала о существовании цирка. Поведала лишь о том, что у меня есть единомышленники, и мы по мере сил и возможностей умножаем число магов на белом свете. О настоящей причине моего пребывания в тихом городишке Н я тоже не стала распространяться.

— Ты… инициировала мою жену и моих детей? — спросил наконец отец Михаил, когда повесть моя подошла к концу.

— Свету я не инициировала. Клянусь. А насчет мальчиков… не уверена… Простите, батюшка. Я могла изменить Тимку случайно в тот момент, когда ловила падающий чемодан. Он видел, что я делаю, он был удивлен и взволнован, а значит, открыт. Я могла это сделать неосознанно… Подозреваю, что так и было. После того, как мы вернулись домой, у меня случился приступ голода…

Мой собеседник заинтересованно сосредоточился.

— Приступ? — переспросил он.

— Ну, обычно после того, как я кого-нибудь пробуждаю, мне сразу страшно хочется есть.

— Скольких людей ты таким образом изменила?

Я замялась. Не хотелось его запугивать еще больше. Но исповедь есть исповедь.

— Около десяти тысяч. Может, больше. Я не занималась подсчетами.

Правильнее было бы сказать «подсчетами занималась не я».

Отец Михаил отшатнулся от меня, и мне показалось, что сейчас он закричит «Изыди!».

— Послушайте, отец Михаил, я… я делала это потому, что была уверена, что помогаю им, понимаете? Делаю им добро! Открываю им глаза на собственные силы! Я была уверена, что поступаю правильно… Судите сами, ведь когда я совершала то, что люди воспринимали как чудеса, я же не призывала в помощники дьявола!