Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Да нет, это служба       не знает покоя!

⁶ Печально-печально       холодное утро.
Шумит и шумит       нескончаемый ветер…
Вперед понеслась       государева лодка,
И где-то качает       ее над пучиной.
Да будет удача       в делах твоих, странник!
В начале пути       о конце позаботься.
Воспользуйся всеми       удобными днями
И побереги       себя в дальней дороге.

Возвратился к садам и полям[528]

* * *

С самой юности чужды       мне созвучия шумного мира,
От рожденья люблю я       этих гор и холмов простоту.
Я попал по ошибке       в пылью жизни покрытые сети,
В суету их мирскую, —       мне исполнилось тридцать тогда.
Даже птица в неволе       затоскует по старому лесу,
Даже рыба в запруде       не забудет родного ручья.
Целину распахал я       на далекой окраине южной,
Верный страсти немудрой,       воротился к садам и полям.
Вся усадьба составит       десять му или больше немногим,
Дом, соломою крытый,       восемь-девять покоев вместит.
Ива с вязом в соседстве       тень за домом на крышу бросают,
Слива с персиком рядом       вход в мой дом закрывают листвой.
Где-то в далях туманных       утопают людские селенья,
Темной мягкой завесой       расстилается дым деревень.
Громко лает собака       в глубине переулка глухого,
И петух распевает       среди веток, на тут взгромоздясь.
Во дворе, как и в доме,       ни пылинки от внешнего мира,
Пустота моих комнат       бережет тишину и покой.
Как я долго, однако,       прожил узником в запертой клетке
И теперь лишь обратно       к первозданной свободе пришел.

* * *

Здесь, в глуши деревенской,       дел мирских человеческих мало:
Переулок убогий       чуть тревожат повозка и конь.
Белый день наступает,       и терновую дверь затворяю,
Чтоб в жилище пустое       не проникла житейская мысль.
Постоянно и снова       по извилистым улочкам узким,
Стену трав раздвигая,       мы проходим из дома и в дом.
И, встречая соседа,       мы не попусту судим да рядим,
Речь о тутах заводим,       как растет конопля, говорим.
Конопля в моем поле       что ни день набирается силы;
Мной взрыхленные земли       с каждым днем разрастаются вширь.
Я все время в боязни:        вдруг да иней, да снег на посевы —
И конец моим всходам,       и закроет все дикий бурьян!

* * *

Вот бобы посадил я       на участке под Южной горою,
Буйно травы пробились,       робко тянутся всходы бобов.
Утром я поднимаюсь —       сорняки из земли вырываю,
К ночи выглянет месяц —       и с мотыгой спешу я домой.
Так узка здесь дорога,       так высоки здесь травы густые,
Что вечерние росы       заливают одежду мою.
Пусть промокнет одежда,       это тоже не стоит печали:
Я хочу одного лишь —       от желаний своих не уйти.

* * *

С давних пор так бывало —       ухожу я и в горы и к рекам,
Среди вольной природы       знаю радость лесов и равнин…
И беру я с собою       сыновей и племянников малых;
Сквозь кусты продираясь,       мы идем по пустынным местам.
И туда и обратно       мы проходим меж взгорьем и полем,
С сожаленьем взираем       на жилища старинных людей.
Очага и колодца       там следы во дворах сохранились,
Там бамбука и тута       полусгнившие видим стволы.
— Ты не знаешь, — спросил я       дровосека, рубившего хворост,—
Тех селений, в какие       эти люди отсюда ушли? —
Дровосек распрямился,       поглядел на меня и ответил:
— Эти умерли люди,       их в живых уже нет никого…
«Поколенье другое —       с ним дворцы изменились и площадь».
Значит, слов этих старых       до сих пор еще правда жива.
Значит, жизнь человека       состоит из игры превращений,
И в конце ее должен       возвратиться он в небытие.

* * *

Никого. И в печали       я иду, опираясь на палку,
Возвращаюсь неровной,       затерявшейся в чаще тропой.
А в ущелье, у речки       с неглубокой прозрачной водою,
Хорошо опуститься       и усталые ноги помыть…
Процедил осторожно       молодое вино, что поспело,