Европейская поэзия XIX века

О щеку трется кошка неяшой шерстью и ссадины душевные врачует;
и глазах собаки, как на дне колодца, топлю я беды горькие мои.

Плющ под окном мне на ладонях листьев
приносит разные воспоминанья, которые не надо бы хранить.

Прошепчут капли первого дождя мне имена людей, меня предавших,
и лабиринты дождевых червей они отравят, соскользнув на землю.

Меня, кто сто восторгов испытал от центифолии столепестковой,
меня всего один листок газетный принудить хочет, чтобы я убил
секунду радости.

А это — словно коварное убийство беззащитных небесно-нежных
и пурпурно-пышных беспечных бабочек;
подобный грех бессмыслен и до дна души пронзает.

И еще — попытка серым пеплом седины мне волосы до срока опалить,
стряхнуть жемчужины секунд счастливых, которые усердно сеет время.

Нет, горе-борзописцы! Лисьи когти напрасно вы вонзаете в скалу,
цветы и мох соскабливая с камня.

Как в раковине злобная песчинка, жемчужиной нападки станут в сердце,
и диадему крепнущего духа они однажды радостно украсят.

Где ненависть? На тысячу локтей ее уносят, улетая, птицы,
она, как снег, под вешним солнцем тает и растворяется в морской пустыне.

Но почему бы крови не кипеть в живущих жилах?
Разве справедливо лишить ландшафт кипящего ручья?!

Вы, ивы высочайшие, терпите, когда ручья стремительная пена
среди камней омоет ваши корни.

Мне не по праву вечно голубое, похожее на круглый глаз глупца,
извечно одинаковое небо.
И разве небо хуже оттого, что в нем живут изменчивые тучи —
необъяснимые вассалы солнца?

И если бы я был совсем один,
то разве стал бы менее великим тогда господь наедине со мной?

Не жалуйся на беспросветность жизни, на звезды глядя,—
ведь они, мерцая, о вечности беседуют с тобой.

Сегодня ярко светится Венера! У неба тоже, может быть, весна?
О ней мечтали звезды зимней ночью; теперь они сияют: Аллилуйя!

У смертных множество богатств несметных!
Душа, цветеньем неба наслаждаясь, приветствует цветение земли.
Она прекрасней, чем весною звезды, хотя зенит цветенья не настал.

Я обнажаю голову пред ликом звезды вечерней.
Словно дождь хрустальный, она на землю изливает свет.

В родстве с душою звезды.
По вселенной идет душа, лицо, как маску, сбросив
и грубый грим морщин стерев легко.

Потом в душе застынет звездный свет, напоминая алебастр покоя.
Как статуя, душа внутри меня; внимательно в ее черты вглядитесь!

Теперь они, наверное, такие, как вам хотелось. Да, они застыли
в немом сарказме.
У моей души — отныне кроткая улыбка трупа. Так почему же вы
опять боитесь?

О, черт! Под алебастром сердце бьется, смеется и трепещет.
И не в силах к нему вы жадность дланей протянуть.

БЬЁРНСТЬЕРНЕ БЬЁРНСОН