опровергать изо дня в день, подобно этой самой политике.
Образование «третьей партии». В 1864 году оппозиция энергично возобновила в Вурбонском дворце свою кампанию против цезаризма и его политики. Ораторы демократической левой заговорили громче и решительнее прежнего; они знали, что на их стороне стоит подавляющее большинство городского населения, и для него-то они главным образом и говорили, так как еще не надеялись привлечь на свою сторону большинство Законодательного корпуса. Но могучие союзники, доставленные им старыми монархическими партиями, начали уже морально разлагать большинство, которое, не видя в этих ораторах оппозиции носителей революционного духа, охотно поддавалось обаянию их красноречия. Когда такие люди, как Верье или Тьер, не склонные снисходительно относиться к демагогии, начинали доказывать, что финансы Франции расстроены, национальные интересы скомпрометированы, армия дезорганизована, престиж и авторитет Франции во внешних делах подорваны, — и все это вследствие отсутствия необходимых свобод, которых бывший министр Луи-Филиппа требовал с умеренностью, но в то же время с энергией и убеждением, — то народные представители, до сих пор желавшие быть глухими, не только внимательно слушали ораторов, но, не сознаваясь в том, склонны были согласиться с ними. Многие в душе уже произносили формулу покаяния теа culpa (моя вина) и раскаивались в своем прежнем поведении. Среди них почти не было таких, которые в 1864 году в глубине души не оплакивали бы безумия мексиканской авантюры, но это не мешало им оправдывать ее своим голосованием.
Что касается императора и его министров, то они, невидимому, даже не догадывались, какой серьезный удар был нанесен декабрьскому режиму; они не старались придать этому режиму менее притеснительный и менее произвольный характер. Император, неоднократно заявлявший, что декрет 24 ноября является лишь началом эры свободы, не был, по-видимому, склонен к новым уступкам. И увенчание здания откладывалось в долгий ящик. Если нетерпеливые люди заявляли, что на выборах 1863 года страна высказалась в пользу свободы, то, по словам государственного министра, настоящим основоположником свободы являлся Наполеон III. «Разве не император, — воскликнул он, — первый поднял это знамя? И не для того он его поднял, чтобы затем дать ему упасть в грязь, а для того, чтобы утвердить его на прочном основании законов». Между тем единственным доказательством либеральных намерений императора было в тот момент внесение в Законодательный корпус законопроекта о рабочих стачках, который разрешал устройство стачек, но не признавал рабочих организаций и тем самым являлся для стачечников в полном смысле слова ловушкой, как это доказал Жюль Фавр[90].
Немного позднее (август 1864 г.) процесс «тринадцати», возбужденный против главных членов комитета, успешно поддерживавшего кандидатуры Гарнье-Пажеса и Карно, показал, какую свободу правительство намерено предоставить своим противникам в области избирательной пропаганды. Вот, наконец, в каких обескураживающих выражениях заговорил император (при открытии сессии 1865. года) о реформах, которых страна ждала так нетерпеливо: «Будем твердо охранять основы конституции; будем противиться крайним стремлениям тех, кто вызывает перемены с единственной целью разрушить то, что мы создали. Утопия находится в таком же отношении к добру, в каком иллюзия находится к истине; а прогресс вовсе не является осуществлением более или менее остроумной теории, а практическим приложением результатов опыта, освященных временем и признанных общественным мнением». Остроумная теория, на которую намекал Наполеон III, теория, с таким блеском изложенная Тьером в Вурбонском дворце за год перед тем, была теорией парламентского режима.
Конвенция 15 сентября и Силлабус. Вызывая таким образом раздражение демократической и либеральной партий, Наполеон III в то же время, снова пробуждал своими словами и действиями вражду клерикальной партии, несколько утихшую с 1862 года. В области внешней политики его неловкие и бесплодные усилия в пользу — Польши и Дании восстановили против него правительства почти всех великих держав. Единственный союз, на который он мог в это время рассчитывать, был союз с Италией. Вот почему он заключил с Италией конвенцию (15 сентября 1864 г.), по которой он обязался в двухлетний срок отозвать из Рима свои войска, взамен чего Виктор-Эммануил обязался не нападать на владения, остававшиеся за «святым престолом».
С этого момента возмущенный Пий IX старался всячески, насколько это от него зависело, усилить политические затруднения, из которых приходилось выпутываться императору французов. Этим объясняется издание энциклики Quanta сига и резюмировавшего ее Силлабуса (8 декабря 1864 г.), документов, переносящих нас в средние века и решительно отрицающих все завоевания революции. В этом манифесте папа осуждал не только права совести, философии и науки, но и самые элементарные принципы государственного права, которые провозгласила Франция 1789 года и которые, следуя ее примеру, признало большинство европейских государств. Папа заявлял, что церковь представляет собой совершенное общество, во всех отношениях независимое от светской власти, что она стоит выше государства и что ей одной принадлежит право руководить воспитанием народа; папа отвергал учение о народном верховенстве и принцип всеобщего избирательного права, свободу некатолических исповеданий, свободу печати и слова; он требовал предоставления церкви карательной власти, а также предоставления духовной власти (в случае ее конфликтов с. властью гражданской) таких прав, которые современные правительства признают только за гражданской властью. Папа хотел, чтобы церкви дано было право вмешиваться в область гражданского законодательства с целью, например, устранения из него всех постановлений, благоприятных для протестантов и евреев; он осуждал гражданский брак. В конце он отвергал положение, что «римский первосвященник может и должен примириться и вступить в сделку с прогрессом, либерализмом и современной цивилизацией».
Теории Силлабуса были проникнуты таким непримиримым духом, были полны таких преувеличений, они настолько расходились с господствующими в обществе идеями, что ни одно правительство не могло серьезно их бояться. Но Наполеон III, который постоянно взывал к всеобщему избирательному праву и гордо провозглашал себя признанным представителем революции на престоле, чересчур серьезно отнесся к этому манифесту. Запретив распространять документ, который вся Франция уже читала, он поставил себя в смешное положение. Некоторые епископы не подчинились его приказу и распорядились прочесть манифест с церковных кафедр, рискуя подвергнуться безобидному appel comme d'abus; они все воспроизвели основные положения Силлабуса в своих епископских посланиях, сопровождая их почтительными комментариями; при этом большинство епископов одобряло Силлабус без всяких оговорок[91].
В продолжение нескольких месяцев император не мог скрыть своего дурного настроения. Он назначил принца Наполеона вице-председателем Тайного совета, разрешил манифестацию (впрочем, совершенно мирную) во время похорон Прудона (январь 1865 г.), поддерживал своего недавнего министра Рулана, который со всем пылом галликанского члена одного из судебных «парламентов» старого режима напал в Сенате на энциклику[92], и, наконец, позволил Дюрюи — предмету ненависти всего духовенства — напечатать в официальном Монитере достопамятный доклад о необходимости бесплатного и обязательного народного образования (февраль 1865 г.).
Но решимость Наполеона III всегда была половинчатой, и хватало ее не надолго. Едва только доклад Дюрюи появился в печати, он подвергся осуждению. Принц Наполеон утверждал, в нашумевшей речи, что империя никогда не изменит революции; за это он получил публичный выговор и подал в отставку (май 1865 г.). Император с тревогой убеждался, что на сентябрьскую конвенцию нападают не только признанные защитники церкви, но и политические деятели, которые доказывали пагубное значение этого акта для Франции. Тщательно отделанная речь, произнесенная по этому поводу[93] в Законодательном корпусе Тьером (убежденным противником объединения Италии), наделала в стране много шума, и Наполеон III, по видимому, начал сомневаться, не совершил ли он большой неосторожности, подписав эту конвенцию.
Эмиль Оливье, «третья партия» и поправка сорока пяти. Большинство Законодательного корпуса с каждым днем становилось все менее надежным; если преданность его императору и не ослабела, то его вера в будущее и оптимизм значительно пошатнулись. Превосходство цезаризма перестало казаться всем членам парламентского большинства неприкосновенной догмой. Между непримиримой оппозицией тех, кто стремился опрокинуть империю, и безусловной покорностью тех, кто даже не признавал необходимости ее улучшения, нашлось место для оппозиции конституционной; и вот начала формироваться третья партия, которая вскоре выдвинула программу возрождения империи путем постепенного развития политических свобод. Выдающиеся члены этой группы (Бюффе, Шевандье де
