Катастрофа

Я своим курносым носом
Три десятка извела.

И тут же повернулась к гармонисту:

Гармониста я любила,
Не однажды тешила.
Гармонисту на плечо
Сама гармошку вешала.

За гармонистом дело, конечно, не стало. Растягивая инструмент, он сделал круг вприсядку:

Захожу я как-то в лес,
Слышу, кто-то плачет.
Сыроежка с валуем
Белого собачат!

Отрубите руки-ноги
И отрежьте мне язык, —
Не скажу, в какой деревне
Есть беременный мужик.

Сестренка откликнулась:

Я гармошку на окошко,
Гармониста на кровать.
На гармошку — алу ленту,
Гармониста целовать!

Не выдержала Антонина Степановна:

Через речку быструю
Я мосточек выстрою.
Ходи, милый, ходи мой,
Ходи летом и зимой.

И вновь вступила белокурая красавица:

Ах, какая моя мать —
Не пускает ночию.
А я днем пойду —
Больше наворочию!

Она повернула лицо к Бунину:

— Иван Алексеевич, неужто не поддержите?

Бунин улыбнулся и притопнул ногой:

По деревне ехал с луком,
По телеге фигом стукал,
По колесам — тук да тук!
— Покупайте, бабы, лук!

— Складно! — дружно одобрили гуляющие, — словно свой, деревенский!

А он и был своим. Иван Алексеевич чувствовал себя удивительно хорошо среди этих простых российских мужиков и баб. Он вырос среди таких, он говорил их языком, по сердцу ему были их нравы, он понимал их заботы, радости и образ мыслей.

Провожали его всей компанией, с музыкой, с песнями, с шутками.

Бунин наставлял молодых:

— Хозяйство вести — не бородой трясти!

— Приходите еще, пожалуйста! — просили молодые, и глаза их светились благодарностью. В лучах заходящего солнца ярко искрились в ушах невесты сережки с чистыми бриллиантами — подарок Буниных, вынутый из тайного свертка на печи. Какой чудный вечер провел! — счастливым голосом сказал Бунин жене. — Словно в Озерках побывал, словно мирное время вернулось. Господи, спасибо Тебе за то, что я — русский!

ТОЛЬКО В ДОМЕ УМАЛИШЕННЫХ

1

Над большевистской Одессой стали сгущаться тучи. В двадцатых числах июля Деникин перешел в наступление. 27 июля стало известно о взятии Антоном Ивановичем Константинограда и Искровки — в сорока верстах от Полтавы.

В самой Одессе все больше усиливалась разруха. Электричество и воду почти не подавали. У пожарных кранов с ведрами в руках томились тысячные очереди. Быстро разрасталась эпидемия холеры.

Голод все жестче сжимал свою костлявую руку. По карточкам выдавали скверный хлеб — с горохом. Главным продуктом питания стали овощи, но цены на них были астрономические. Мясо, колбаса, масло вспоминались как сладкий сон.

Рабочие, чувствуя слабость большевиков, все более резко выступали с протестами. Забастовки ширились. Председатель Чрезвычайного ревтрибунала Ян Гамарник призывал «задерживать всех предателей-дезертиров» и вообще уничтожать несогласных.

Председатель Огубчека Клименко, горячо веря в целительную силу расстрелов, пытался давить еще и на психику. Город покрыли листовки с надрывным призывом:

ОПОМНИТЕСЬ!