— Новенький! Рад был увидать вас. Я в другом месте пообедаю. Будьте счастливы!
Метрдотель нагнал его в дверях, тихо спросил:
— Большевиков скоро прогонят? Надоело здесь. Турчанки за мужьями повадились сюда ходить, скандалят. Истинно говорю, собачья жизнь!
Уже в Париже, 11 мая 1921 года Бунин прочитал в «Последних новостях» о гневном послании турчанок, с которым они обратились в Константинопольский муниципалитет. В нем говорилось, что русские эмигранты разрушили «патриархальный быт, созданный велениями Корана и державшийся тысячелетиями. 1950 русских— владельцев и служащих — организовали «Лотошные клубы». Турки же с раннего утра стремятся покинуть семью и бежать в ненавистные их женам и детям места растления, точно муравьи облепившие улицы Стамбула. Только к рассвету возвращаются они без денег и стыда».
Турчанки требовали немедленного закрытия «Лотошных клубов». Что и было вскоре сделано.
…Вкусив стамбульской экзотики, Бунин поспешил к начальнику контрольно-паспортного пункта генерал-лейтенанту Николаю Еремеевичу Агапееву.
4
Контрольно-паспортный пункт в Стамбуле напоминал вражескую крепость, которая вот-вот рухнет под могучим напором наступающих. Толпы требующих визу на выезд в различные европейские державы заполнили двор русского посольства, проникли в приемную и пытались взять штурмом кабинет начальника пункта генерал-лейтенанта Н.Е. Агапеева.
Однако Николай Еремеевич, отчаянный храбрец, ходивший в свое время врукопашную на врага, двери почему-то не растворял и на глаза разбушевавшейся толпе не появлялся.
Помощник Агапеева, красивый хрупкий поручик, заслонил спиною двери.
— Назад, господа! — горячился поручик. — Начальник занят. Когда освободится — выйдет к вам. Назад! — И он, подталкиваемый наседавшей толпой, то и дело хватался за кобуру, не решаясь вытащить оружие. Он помнил завет своего обожаемого начальника: «Замахнулся шашкой — руби! Вытащил револьвер — стреляй!»
Большой, красивый портрет бывшего императора Российского государства Николая II, снятый со стены после мартовской революции и вновь водруженный на свое место после революции в октябре, кто-то неосторожно сдвинул в сторону. По этой причине спокойное, не гармонировавшее с происходившей вокруг сутолокой лицо монарха приобрело несколько легкомысленное выражение.
— Стреляю! — отчаянно крикнул подминаемый толпой поручик и уже был готов привести в исполнение угрозу, но в этот драматический момент двери, уходившие чуть не под самый потолок, раскрылись. Стихшим соотечественникам явился сам Николай Еремеевич.
— Кто нарушает тишину? — строго произнес генерал и внимательно оглядел тех, кто мгновениями раньше рвался в его апартаменты. Громадные усы Агапеева, напоминавшие руль от велосипеда фирмы «Энфильд», грозно зашевелились.
— Так вот, господа! Позвольте огласить новые правила получения визы во Францию. Впрочем, в другие страны, куда нас пока еще впускают, они такие же. Поручик, зачитайте! — И он протянул лист исписанной от руки бумаги.
Поручик откашлялся и, вполне сознавая важность своей миссии, напирая на низкие ноты в голосе, начал читать: «Право на визу получают три категории лиц. Первая категория: имеющие недвижимое имущество во Франции. Вторая: лица, чьи дети или близкие родственники уже имеют пребывание во Франции. И последняя категория: вызываемые на службу в русские учреждения этого государства».
— Все! — произнес генерал и вытер фуляром свое лицо, исполосованное боевыми шрамами, вопреки тому, что долгие годы служил на Кавказе по интендантской части (после ранения на войне с японцами слабо владел правой рукой). — Кто претендует на визу, прошу предъявить соответствующие документы.
Толпа молчала и не расходилась. Прибывшие в этот момент казаки, самый верный присяге народ, веселые усатые ребята, решительно стали вытряхивать из приемной, оклеенной изящными голубыми обоями, посетителей.
Перед генералом оказался высокий, с легкими мешками под глазами и продолговатым, очень знакомым лицом мужчина. Он был одет в пальто горохового цвета.
— Я академик Бунин…
— Прошу, — сказал генерал.
* * *
…Старый паркет ломко поскрипывал под ногами переводчика «Гайаваты», когда он проходил мимо старинной бронзы и хрусталя парадного зала русского посольства, в помещении которого временно разместился Агапеев. Бунин приближался к монументальным воротам из кованого металла. Он не ведал, что вновь идет по родной земле. Роскошный особняк императорского посла возвели на грунте, который специально доставили из России.
Изящные мраморные плиты; красавец Аполлон с поднятой словно для прощания рукой, стоявший в вестибюле, лабиринт лестниц посольского дома — все осталось позади.
Перед Буниным лежали крутые, гористые улочки Галаты с узкими, печальными, как и их обитатели, домами. Турки были подавлены оккупацией союзных войск.
Бунину было еще тяжелее, чем туркам — те хоть у себя дома. Его глаза не хотят взирать даже на прекраснейшие купола великой мечети, лишь внутренний голос твердит с безысходной отчаянностью:
Спасибо тебе, о благодетельное неведение! Поэт был обречен «познать тоску всех стран и всех времен». Долгих тридцать три года он будет тосковать по России…
Резкий ветер сыпал в лицо мокрым снегом и рвал из рук бумаги— визы на въезд во Францию.
ТАИНСТВЕННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ОТЕЛЕ «КОНТИНЕНТАЛЬ»
1
* * *
Путь Бунина в Париж лежал через Софию и Берлин.
В Софии его встретили радостно и гостеприимно. Тут же по приезде устроили веселую пирушку с чтением стихов, пением русских песен и бесконечными рассказами о своих беженских приключениях.
Бунин с удовольствием окунулся в беззаботную жизнь. Цель его путешествия — Париж был рядом, необходимые визы получены, и — главное — удалось в целости и сохранности провезти все драгоценности.
Единственным неудобством был отель «Континенталь» — грязный, заплеванный, кишевший подозрительными типами. Некоторые называли его даже «красным гнездом», намекая на то, что там находят себе приют большевистские агенты.
Носильщик, подошедший к Бунину еще в купе и взявшийся отнести чемоданы до извозчика, советовал ехать именно в «Континенталь». Извозчик, тоже, как и носильщик, оказавшийся русским, предложение это поддержал:
