то девиц, едва прикрытых одеждой, сорвавшихся из своих домов без денег, без вещей, среди разношерстной публики, обезумевшей от горя, отчаяния и потерь, смертельных опасностей и обид, — среди всего этого людского племени сидел в крошечной каюте 49-летний писатель Бунин.
«Спарта» направлялась к берегам Стамбула.
Погода с каждой минутой разыгрывалась все круче. Волна все мощнее и мощнее била в скрипящие, готовые в любое мгновение разлететься в щепки, борта.
Цепляясь за каждый прикрепленный к переборкам предмет, Бунин, умудряясь еще поддерживать Веру Николаевну, выбрался на палубу. Вода с шумом неслась вдоль бортов. Крепко, с забивающими дыхание порывами, налетал ледяной ветер. Под его ударами ревели обмерзлые снасти.
Вдруг набежала самая мощная, небывалая до того волна, ударила со всего могучего разбега в борт, осыпав тысячью мелких холодных брызг палубу. «Спарта» накренилась, казалось, сейчас она перевернется килем вверх. И тогда уж, точно, никому, даже самым ловким и отчаянным, не спастись.
Долгие мгновения, показавшиеся вечностью, корабль сохранял опасное положение. Мотор, вращавший лопасти, не цеплявшие водной тяжести, задрожал, застучал отчетливо и гибельно. Палуба под ногами заскользила. Бунин, мертвой хваткой обняв жену, ухватился за медные поручни. Внизу, прямо под ними разверзнулась хищная темно-бурая пучина, готовая поглотить все живое.
Но пароход снова пришел в равновесие. Воспользовавшись кратким затишьем между двух ударов волн, они одновременно взглянули на горизонт. Там, мешаясь с туманной дымкой, чернел берег. Родной берег. Русская земля. Ветер вышибал слезу, застилая взор.
Одолев обратный спуск, перешагивая через ноги и руки разметавшихся на полу людей, они с трудом добрались до своей каюты, которую делили с академиком Кондаковым и его секретаршей.
Никодим Павлович заметно сдал, потерял свою молодцеватость. Как и Бунины, он разместился вместе со своей юной спутницей на узкой полочке «сардинкой» — голова к ногам.
«Четвертый день на пароходе. Последний раз увидела русский берег. Заплакала. Тяжелое чувство охватило меня…
Народу так много, что ночью нельзя пройти в уборную, — в записывала Вера Николаевна. — Спят везде — на столах, под столами, в проходах, на палубе, в автомобилях, словом, везде тела, тела.
Вечером мы выходили на палубу.
Мы в открытом море. Как это путешествие непохоже на прежние. Впереди темнота и жуть. Позади — ужас и безнадежность…»
А рядом в кают-компании шло веселье. Певец Федя Рабинович, приняв изрядную долю вина, бесплатно раздававшегося пассажирам, исполнял модную песенку. Рояль, весьма потрепанный, издавал фальшивые звуки шлягера:
Потом за рояль уселся доктор Иосиф Малкин. Красивым тенором, сильно грассируя, он запел:
2
На пятый день плавания по неспокойному Черному морю попали в минное поле. Капитан-албанец, как выяснилось, плохо знал лоцию да был к тому же постоянно пьян. Команду принял один из пассажиров — русский флотский офицер.
Целые сутки плавали среди мин, и только чуду можно приписать, что несчастная «Спарта» вместе с нетрезвым капитаном, роялью и всеми пассажирами не отправилась в последнее путешествие— на тот свет.
И вот на седьмой день «Спарта» вошла в Босфор. Прошли мимо военных фортов Эльмонс, Тели- Табия и, наконец, открылся сказочный Константинополь.
Впервые Бунин побывал здесь в 1903 году. Башни Галаты, дворец Долма Бахче, колонна Феодосия, лавры, митры, махровые розы и весь загадочный мусульманский мир произвели на писателя чарующее впечатление.
Это был его тринадцатый визит на берега Анатолии. И самый несчастный. К Константинополю подошли в ледяные сумерки. Дул пронзительный ветер. В каютах было холодно и сыро.
Дни, проведенные в Константинополе, на всю жизнь остались кошмаром в памяти писателя. С борта парохода турецкие власти всех прибывших направили в каменный сарай — под душ ради дезинфекции.
Мы «бессмертные»! — закричал Бунин, имея в виду, что он сам и Кондаков — члены Российской императорской академии.
По мнению Ивана Алексеевича, доктор, направляющий под душ в холодный сарай, вполне имел право сострить: «Тогда вы не умрете от простуды!» Но он милостиво освободил академиков от сей тяжелой повинности.
Всех прибывших направили ночевать «в какой-то совершенно пустой руине» под Стамбулом, там, где начинаются так называемые Поля Мертвых. Окна были выбиты, и холодный ветер свободно гулял по полу,
