– Нет, Лиле надо учиться, времени слишком мало осталось. Все умения следует обрести ребенком, потом будет поздно. Лилю я вам не дам…
– А чему она учится? – спросила Маринка.
– Чему я могу научить? Только собирать кости.
– Э-э… Это как?
– Вот так. Ходишь по тайге и собираешь кости. Потом выкладываешь из них зверя. Или человека. Потом надо понять, что над ним спеть. Долго понимаешь. Иногда день, иногда год. И если правильно выложишь и правильно споешь, он покрывается плотью и оживает. Плохо помнит то, что было, – но разве это важно? Радость в том, что он живой…
– И Лиля…
– Лиля уже сейчас лучше меня, – сказала Ирина Тойвовна даже с какой-то грустью. – Ее отцом был оживший егерь – может быть, поэтому она так понимает песни зверей. Она еще не пробовала петь над человеком… но у нее получится, я верю. Нет, в проводники я вам дам другую…
Послышалось движение, сухой шорох, перекладывание предметов. В свет лампадки неторопливо вразвалочку притопала тряпичная кукла. У нее был белый с мелко-мелко расшитой каймой платок, завязанный «шапочкой», беличья серая доха, узкие раскосые глазки и капризный, уголками вниз, ротик. На ногах куколки плотно сидели лапоточки из узких кожаных ремешков.
– Чур меня… – услышал я за спиной Маринкин испуганный шепот, но не оглянулся.
Что-то надо было сказать и мне.
– Здравствуй, – выдавил я из себя. Куколка кивнула.
– Я тебе вовсе не враг, – вдруг на каком-то наитии полилось из меня, —
– Она вас отведет, – сказала Ирина Тойвовна. – Вы пока поспите, а я над ней еще спою…
Я уснул и тут же проснулся. Я сидел, привалившись к толстому дереву, у хорошо выбитой тропы. Маринка спала рядом, положив голову мне на колени. Лицо у нее было раскрасневшееся и, когда я коснулся его ладонью, – горячее. Рядом со мной стоял простой заплечный, с одной лямкой, мешок из небеленого холста, а на тропинке, шагах в пяти от нас, механически, как все эти игрушечные пингвинчики или бычки, которых продают на каждом углу, переминалась с ноги на ногу давешняя кукла.
– Марин, – позвал я.
– Да? – Она тут же вскочила на ноги. Мгновенно, как распрямилась пружина.
– Кажется, нам предлагают прогуляться.
17
– Как вышло, что крипта не была найдена нами уже давно? – мрачно спросил Волков. Он стоял, отвернувшись к окну и сцепив руки за спиной. – Я что, неясно поставил задачу? Не выделил технику? Мало платил? А? Как такое могло получиться?
Шарп молчал.
Знает, мерзавец, что виноватым у меня окажется тот, кто первым начнет оправдываться, подумал Волков. Опытен и терт. Пора его кем-то заменять, слишком много понимает. Ладно, доведем это дело до конца, а там подумаем…
Оправдываться начал Никитушка. Для такого вальяжного красавца, для такого человека-горы с такими адски холеными усами (и разве что глаза навыкат немного портили лицо) голос не подходил категорически: дребезжащий, с визгливыми нотками. Когда-то его пытались задушить его же рабочие и что-то ему в горле сломали. Был Никитушка редкой сволочью, но сквозь землю видел, как живой рентген. Кстати, Никитушка – это фамилия, а звали его Родион Максимович.
– Так ведь, Александр Петрович, это ж площадь поиска какая! А рельеф! Тяжелую технику где смогли подогнать, там все простучали, будь здрав. Вот, у меня отмечено: три тысячи восемьсот полигонов, это почти пятьсот квадратных километров. И ведь подземных этих пустот тоже вон сколько нашли – тысячу двести штук только крупных. А в малодоступных местах – только портативная аппаратура, а она слабенькая, пятьсот метров радиус по мерзлоте, а в здешних плывунах и триста еле-еле… Вот медленно и идем поэтому. Все группы работают, никто не спит. И потом, простые карты взять. Вы видели, что это за карты? От семьдесят четвертого года – одно, от девяносто шестого – как вообще другое место снимали, а сами мы аэроснимков наделали и обработали – вообще третье. Я не удивлюсь, что и хутора-то этого нигде не отмечено было…
– Так делали разведку в тех местах или не делали? – спросил Волков, не оборачиваясь.
– Бригада Зубова там проходила, вот ее профиля?, вот отчет… но по какой карте они работали, я не знаю, Александр Петрович, потому что тогда мы еще не поняли, что карты врут… а профиля – да, сняты, вот на одном отмечается полость метр на полтора на семь… вероятно, оталок… ну, водяная линза…
– Я знаю, что такое оталок, – презрительно сказал Волков. – Значит, так. Шарп. Решишь с этими… Зубовым и компанией. Пропали без вести, в болоте утопли, в бане угорели – на твое усмотрение. Пособия семьям, скорбные письма – как положено. Дальше. Никитушка. За нерадивость. За неудачливость… Нет. Нет-нет. Хотел на тяжелые работы – мало. Давай-ка его в виварий. Пусть посидит до полнолуния.
И, усмехаясь, повернул голову.
Никитушка с присвистом набрал воздух в легкие – и вдруг рухнул, громко стуча костями: не во весь рост, не сложившись, а словно бы провалившись внутрь себя, как марионетка, у которой разом перерезали все нити. И лежал он на полу нелепой кучей, с выставленными вверх коленом и локтем и спрятавшейся под мышкой головой. Расплывалась лужа…
– Удрал, – удивленно сказал Волков.
– Может, оживить? – предложил Шарп.
– Не вижу смысла. Отдай его волкам…
Похоже, что наступал вечер, а значит, какое-то время мы все-таки проспали. Маринка была угрюмой и неразговорчивой, о чем-то напряженно думала – я с расспросами не лез. Мне и самому было о чем подумать.
Куколка, раскачиваясь, топала по тропе – вроде бы неторопливо, но ровно с нашей скоростью. Скажи мне кто-нибудь позавчера, что я отнесусь к такому провожатому всего лишь с легким любопытством… Да, способность удивляться пропадает первой. Это я помню еще по армии. Самое трудное – это поверить в невозможное (или в недопустимое, или в очень страшное) в первый раз – и потом сразу же во второй. И все. Ты как бы проходишь в дверь. Открываешь ее и закрываешь. И оказываешься в другом мире, с другими законами, другими причинами и следствиями, другой этикой, наконец… Новый опыт набирается быстро – даже удивительно, насколько быстро. Как в детстве.
Так что не удивляйтесь, пожалуйста, тому, что мы – не удивляемся. Мы уже по ту сторону двери.
Куколка почему-то пропала из виду. То ли забежала вперед, то ли довела до границы и за ненадобностью нам поспешила домой. Даже если и так – нехорошо расставаться без прощания, тем более что я назвался ей другом. Как бы ее приманить обратно?
Я решил немножко переиначить прежний наговор:
Я вдруг сбился и стал вспоминать, о чем я думал перед тем, как исчезла кукла. Мы уже по ту сторону двери. Ну или по эту… Честно говоря, я и сейчас не знаю по которую. По другую.
Поэтому появление двух пограничников – старшего сержанта и младшего сержанта – с автоматами и собакой огорошило меня больше, чем, допустим, появление одной собаки, но говорящей.
– Стоять, – спокойно сказал старший сержант. – Кто такие? Документы.
– Мы студенты. Эс-пэ-бэ-гэ-у. На практике. Вот документы…
Я достал студбилет и паспорт со вложенным в него «открытым листом» – просьбой от ректората ко всем органам власти оказывать нам содействие. Маринка сделала то же – но как-то деревянно. Похоже, она не верила в происходящее.
– Никитин Константин Юльевич… ага… Петербург, улица Орбели, двадцать семь… Борисоглебская
