Много чего произошло в жизни Яги на новой службе. Года будто проходили мимо нее – старушка не старела, напротив, с каждым днем чувствовала, как в нее вливаются все новые и новые силы. Появился у нее, откуда ни возьмись, и племянник, хотя сестра всеми силами открещивалась от родства с лешим. Впрочем, повнимательнее прислушавшись, как сестра разговаривает со старичком-с-ноготок, младшая Яга, усмехнувшись, поняла, в чем дело, но ничего не сказала. Племянник рос не по дням, а по часам, вот уже и седой волос пробился в бороде и усах. Но младшая Яга уже не обращала внимания на года, давно поняв, что время здесь течет совсем по-другому. Племянник работал лешим и по-совместительству начальником лесной заставы. Его служба заключалась в том, что изо дня в день сидел он в сторожевой будке и ждал- поджидал гостей, которые являлись с пропуском или без. Тех, у кого был пропуск, он пропускал без лишних вопросов, тем же, у кого такого не оказывалось, давал от ворот поворот. А потом с молодецким ухарством водил по Горе-лесу незадачливых посетителей, затаскивал в самые непроходимые дебри – одним словом, развлекался как мог. Женился леший на лесной красавице непонятного роду и племени – высока да стройна, косые глаза, острые ушки. За уши, видать, и полюбил девицу, потому что иначе как «моей длинноухой» жену не называл. Звалась она как-то странно – то ли Арфа, то ли Эльфа, кто ее разберет, – молодая жена говорила на каком-то странном наречии. Но недолго длилось семейное счастье, померла жена при родах, оставив лешему крохотную дочку. Та на свете тоже не задержалась, молодой отправилась вслед за матерью. После нее появилась у лешего новая забота – внучка Настенька, которая жила себе да поживала, годы шли, а она не подрастала, так и оставаясь год за годом дитятей. Полюбили внучку обе Бабы-яги, а сам леший, хоть и был строг, души в ней не чаял.
Меж тем младшая Баба-яга все так и служила в лесу, не подумывая ни о чем другом. А сила ее все росла, крепла. Начинала Яга чудесить с целебных травок, которых было здесь множество, потом пробовала себя и в заклинаниях – сначала каких попроще, потом все сложнее и сложнее. Соответствующую литературу добывал все тот же кот. И где он только ее брал – загадка. Наконец младшая Яга, достигнув изрядных высот в чародействе, решила сотворить что-то и вовсе из ряда вон выходящее. Посоветовалась с сестрой и племянником, вместе нашли нужные компоненты и как-то зимним утром вышли к лесному озеру. Набрали, накатали снега (тут и кот подсуетился, загребал всеми четырьмя лапами), слепили девочку- снегурочку. Вчетвером на разные голоса произнесли нужные заклинания, потом младшая Яга сама чего-то пошептала. Под вечер оставили снегурочку одну, а сами пошли домой. Ночью ударил мороз, закостенела, заледенела снежная девчушка, всадник черный промчался, коснулся ее полой одежды. Обогрело с утра снегурочку солнышко, спели птицы первую песенку – и забилось в ее груди горячее сердечко. Ожила снегурочка и заплакала. А тут и младшая Яга к ней спешит, верит и не верит, обнимает, к себе прижимает. Так и появилась у Яги дочка. Назвали снегурочку Василеной. Росла снежная девочка как на дрожжах – Баба-яга и опомниться не успела, как дочка уже стала молодой красавицей. От женихов не было отбоя, но всем Василена отказывала. Наконец посватался за нее сам царь Елисей. Тут сама Яга не выдержала: чего тут-то уж привередничать? И как Васи-лена ни плакала да как ни просила не выдавать ее за немилого – все было напрасно. Дала Яга слово, благословила дочку, обещала в гости быть… и с тех пор не было от Василены ни слуху ни духу.
Давно уже замолчала Баба-яга, а Иван все сидел и как завороженный смотрел куда-то невидящими глазами. Проносились перед ним странные, фантастические картины: была тут и красавица Василена, и лешие, и Проводник, ведущий куда-то испуганную старушку… Все как наяву предстало перед Ваниным взором. Чай остыл, Баба-яга молча налила новый, подвинула к Ивану тарелку с пирогами. Только тут он опомнился, взял большой пирог и откусил от него едва ли не половину. Спросил с набитым ртом:
– А кто он, царь Елисей?
– Чародей, – коротко ответила Яга, и Ваня понял, что больше задавать вопросов на эту тему не следует.
Помолчали. Наконец Иван спросил:
– А что, бабушка, про Светлану мою не знаешь ли чего?
Старушка развела руками:
– Не знаю, милый, не ведаю. Тут разве что моя старшая сестра тебе ответ даст. Ну и я, чем могу, помогу. Стоит в конюшне моей конь-огонь, золотые копыта. В два счета домчит тебя до сестры. И вот, – тут Яга сняла с пальца перстень, – возьми-ка себе на добрую службу. Этот перстень посильнее внучкиного будет – ни волк, ни другой зверь не тронут, ни пеший, ни конный помехой не будут. Только тут уж поспешать надобно, как бы ни был быстр мой конь, как бы ни был перстенек чудодейственен, а супротив всадника Темной Ноченьки нет никого сильнее.
Иван поклонился, поблагодарил Ягу и встал из-за стола. Та будто только этого и ждала.
– Настена! Давай отведи Иванушку к коню моему златогривому. Времени даром не теряйте, проводи Ваню чуток да и к дедушке поскорей возвращайся.
Настя звонко чмокнула бабушку в щеку, схватила Ваню за руку и потащила за собой. Признаться, живого коня Иван видел только издалека, а уж как к нему подступиться, тем более не знал. Настена похихикала, глядя на его жалкие попытки. Конь, несмотря на грозный вид, вел себя смирно, молча терпел Ваню, который пытался руками нащупать стремена и только время от времени встряхивал могучей головой. Наконец Иван с подачи Насти догадался, как надо на него взбираться. Кое-как уселся в седле, с ужасом понял, что держаться, собственно, не за что, и, несмотря на вопли Насти, вцепился в золотую гриву. Такого издевательства конь не вынес и, возмущенно заржав, сорвался с места вместе с побелевшим от страха Иваном.
Нет хуже человека, который впервые управляет транспортным средством. И неважно, о чем идет речь – об автомобиле, мотоцикле или лошади, – человек, впервые оказавшийся в седле, представляет собой жалкое зрелище. Ваня сидел ни жив ни мертв, пальцы, запущенные в золото гривы, занемели. Конь, почуяв неопытного наездника, мчался все быстрее и быстрее, взбрыкивал и давно бы уже сбросил Ивана, но тут не последнюю роль сыграл чудный перстенек. Не мог конь Златогрив причинить Ване вреда, как ни ярился и ни вставал на дыбы, в последний момент его что-то останавливало. И мчался он, почти не разбирая дороги, перескакивал озера, скакал по бурелому и колючему ельнику. Ветви деревьев нещадно стегали Ваню по лицу, кустарник рвал брюки, холодный ветер продувал насквозь, а под собой чувствовал Иван твердое седло, огромного коня, и душа его окончательно уходила в пятки.
Долго скакали через Горе-лес, солнышко совсем склонилось к закату. Послышался стук копыт, стал догонять красный всадник, некоторое время скакали бок о бок красный и златогривый кони. Тут уже сумел рассмотреть Иван красного всадника. Был он росту высокого, непомерно широк в плечах, рыжие волосы выбивались из-под пернатого шлема. Лицо всадника не отличалось особой красотой, было оно словно вырублено из камня. Широкий лоб, низко нависающие брови, глубоко запавшие смешливые глаза, в которых словно застыл отблеск пламени. Всадник усмехался и смотрел куда-то вперед, не удостоив Ивана и единым взглядом. Доспехи из красного металла сверкали так, что было больно глазам. По спине стекал плащ из темно-красной ткани, кровавыми всполохами играло на нем закатное зарево. Наконец всадник стегнул коня, и тот, заржав и лихорадочно поведя глазами, помчался быстрее ветра. Вскоре Иван потерял его из виду, и спустя секунду зашло солнце. Наступили сумерки, со всех сторон обступили зловещие тени. И все зашевелилось, все ожило в лесу, дышало, шепталось. У Вани ползли по спине мурашки, волосы едва не
