Это было весьма вероятно, так как розыски подходили к концу, не принеся результата.
— Сюда! — раздался вдруг чей-то голос.
Полицейский бросился вперед.
Солдаты были тогда уже на берегу реки, черная вода которой резко выделялась даже во мраке.
— Кто-то сидит тут, в яме! — продолжал тот же голос.
Открыв потайной фонарь, полицейский направил луч света в яму.
Дьюлуфе стоял там молча и неподвижно…
— Сдавайся! — крикнул полицейский, направляя на него дуло пистолета. — Или я размозжу тебе голову!
Дьюлуфе, казалось, не слышал ничего.
— Выйдешь ли ты, висельник? Или ты хочешь, чтобы мы вытащили тебя по кускам? — прибавил один из полицейских.
То же молчание, та же неподвижность.
— А! Ты глух или идиот?… Эй, вы, соскочите-ка к нему да свяжите его! А вы, — продолжал агент, обращаясь к солдатам, — стреляйте, если он будет пытаться убежать!
Трое полицейских, самые сильные и мужественные, подошли к яме и смерили глазами ее глубину. Один из них прыгнул и схватил Дьюлуфе за ворот.
Но в ту же минуту тот выпрямился и, взяв за пояс полицейского, выбросил его вон из ямы. *
Бедняга упал на землю с глухим криком. Он был ранен.
— Проклятие! — крикнул агент и в бешенстве разрядил один из своих пистолетов в голову Дьюлуфе.
Колосс не пошевелился. Пуля пролетела мимо, не задев его.
— Ну, вперед! — бросил полицейский. — Нужно мне самому, что ли, идти?
Двое прыгнули в яму, но в ту же минуту один уже лежал с разбитым черепом, а другой хрипел от страшного пинка ногой в грудь.
— Стреляй! Убейте его! — крикнул полицейский, вне себя от бешенства.
Раздались выстрелы.
Но в эту минуту Дьюлуфе одним прыжком выскочил наверх и, прорвавшись сквозь ряды солдат, пустился бежать.
— Схватить его живого или мертвого! — заревел агент.
И, увлекая за собой солдат, он бросился вслед за Дьюлуфе.
Одна из пуль попала ему в плечо.
Он бежал, напрягая все силы, бормоча про себя:
— Нет! Я не хочу… Я не хочу искушения…
Что значили эти слова?
Но борьба шла к концу… Потеря крови обессилила его. Он едва ли на несколько шагов обогнал своих преследователей.
Один из них схватил его.
В эту минуту Дьюлуфе был уже на самом берегу Мертвой реки. Одним движением руки он освободился, и его противник упал в воду.
Маленький деревянный мост, прилегавший к мельнице, был переброшен в этом месте через Бьевру.
Одним прыжком Дьюлуфе был на мосту, за ним бросились солдаты и полицейские. Достигнув платформы мельницы, он наклонился и схватил одну из досок моста… Дерево затрещало под его могучими руками… Какое-то бешенство овладело им… Все полетело в воду… Сообщение было прервано.
Сообщение прервано!… Да, но также пресечен и путь к отступлению…
Дьюлуфе попытался было влезть по колесу мельницы, цепляясь за его лопасти, но руки его соскользнули и он упал в волны Мертвой реки.
Затаив дыхание, во все глаза, смотрели на реку полицейские, стараясь увидеть, как он вынырнет.
— Вот он! — закричал агент. — На этот раз он от нас не уйдет!…
Какая-то темная фигура вынырнула из воды и уцепилась за одну из свай разрушенного моста.
Раздался выстрел… затем крик отчаяния.
— Сюда! — закричал один из солдат, нашедший запасной мостик.
Все бросились к нему и, спустя минуту Дьюлуфе был схвачен… Разбитый, обессиленный, но живой.
— Свяжите его! — сказал агент. — Если он не умрет, это будет лакомый кусочек для гильотины!
23
КУТЕЖ
В эту самую ночь, почти в тот же час, в доме Соммервиля происходила сцена совершенно иного рода.
Было там так же темно, но не слышно было свиста и завываний ветра, заглушаемого ставнями и тяжелыми шторами.
Но если снаружи не проникал туда никакой шум, то в одной из комнат ясно слышался звучный, мерный храп.
Это было еще не все.
К вышеупомянутому храпу временами примешивались продолжительные и глубокие вздохи, шепот и ворчание.
— Черт побери! — послышался наконец недовольный голос. — Это должно кончиться… И как ведь храпит это животное!
Послышался шорох, затем возникла вспышка огня, и среди мрака появилась рука, державшая зажженную спичку. Вслед за тем показалась голова с волевым выражением лица, разделенного пополам огромными усами.
На голове был надет бумажный колпак, опущенный конец которого навевал мысли об упадке духа и слабости.
Эта голова в колпаке принадлежала Мюфлие.
Мюфлие напрасно жаждал сна, свойственного чистой совести, и теперь с бешенством слушал храп Кониглю, погруженного, без сомнения, в самые очаровательные грезы.
После минутного раздумья и чувствуя, вероятно, что спичка начинает жечь ему руку, Мюфлие решился зажечь свечу.
— Эй! Кониглю! Жандармы! — крикнул он басом.
О! Этих слов было вполне достаточно, чтобы смутить покой Кониглю!
Он вскочил с такой поспешностью, что его голова ударилась о спинку кровати с глухим стуком, похожим на тот, который издает голова полицейского под палкой балаганного Пьеро.
— Это не я! — раздался дрожащий возглас Кониглю.
— Э! Важно ты заспался, мой козленочек! — заметил со смехом Мюфлие.
— Как? Это ты?… Что за глупая шутка!
— Ты проснулся?
— Черт побери! У тебя голос, как труба архангела, ты разбудил бы мертвого… А я видел такой чудный сон!…
— А! Ты спишь! — сказал Мюфлие со вздохом.
— А почему же мне не спать?
— По той же самой причине, по которой не сплю я…
— Скажи-ка мне эту причину! Торопись, потому, что мне хочется спать…
