заборам, большинство бежало. Лишь некоторые отстреливались. К артиллеристам присоединялись солдаты из подразделений нашего полка, огонь усиливался, и немцы, оставив на улице немало убитых, ретировались в сторону леса.
К концу допроса «гостей» стрельба утихла, и мы с Сонным решили отправить их к отступившим собратьям. Пусть передадут, что мы гарантируем жизнь всем, кто добровольно сдастся в плен. «Гости» согласились на эту миссию, но попросили вернуть им карабины, иначе их примут за дезертиров. Мы запросто сделали их оружие небоеспособным, и «парламентеры» отправились в сторону леса. Соин назначил им время возвращения — 6.30 утра. Спустя некоторое время мне и моим батарейцам привезли еду и «наркомовские сто граммов», а мне вдобавок фляжку трофейного рома, которую вместе с Сонным и двумя офицерами мы вскоре почти опустошили. Насытившись, кое-кто в комнате задремал, другие беседовали, непрерывно дымя слабыми немецкими сигаретами.
Неожиданно в комнату вошел санитар из штаба полка и спросил, говорит ли кто-нибудь из нас по- немецки. Он с товарищами только что принесли в госпиталь, тяжело раненного во время недавней стрельбы ефрейтора Костикова, охранявшего штаб полка. Я пошел с санитаром, в приемной госпиталя при свете карманного фонаря увидел безжизненное лицо еще дышавшего ефрейтора, а рядом с ним наших солдат и немецких врачей. Разгоряченный недавно выпитым ромом, я потребовал вызвать главного хирурга и в резкой форме объявил, что он ответит головой, если жизнь советского воина не будет спасена. (Не сумели, однако, помочь немецкие врачи семнадцатилетнему москвичу Юрию Костикову: ранение в живот оказалось смертельным. Позже я узнал, что Юрий был ранен в схватке у входа в штаб, где он уложил несколько немцев, пытавшихся пробиться в здание. Посмертно ему присвоили звание Героя Советского Союза. Прах Юрия Костикова покоится под мраморной плитой у памятника 1200 гвардейцам, неподалеку от места его подвига. Именем Юрия была названа московская школа, в которой он учился, и одно из рыболовецких судов на Балтике.)
Возвратившись из госпиталя, еще не остывший после разговора с врачами, я растолкал задремавшего Соина, и мы вдвоем допили остатки рома. Начало светать, стрельбы не слышно, сильно потянуло ко сну. Неожиданно вошли солдаты, дежурившие под окном, на обоих лицах испуг. От их сообщения «Снова немцы прут!» все вмиг проснулись, а через минуту выскочили из помещения и побежали в сторону штаба. Так случилось, что я был последним. Машинально взглянул на часы — ровно половина седьмого. Видно, пары алкоголя не совсем одурманили мою голову — вспомнил, что именно это время было назначено «парламентерам». Не они ли возвращаются, мелькнула мысль. Остановился и, оглянувшись, посмотрел в бинокль, который всегда висел у меня на шее. Фигуры людей, смутно видневшиеся вдали, еще не давали уверенности, что моя догадка верна. Поколебавшись секунду, решительно зашагал навстречу немцам. Пройдя метров сто, снова посмотрел в бинокль и чуть не заплясал от радости: впереди колонны, построенной по два, виднелся человек с белой повязкой на голове. Сразу унялась внутренняя дрожь, прибавил шагу, и вот они, все безоружные, уже передо мной.
Перебинтованный «парламентер» рапортует, а я, молодой да под хмельком, «распустил хвост», велел построить прибывших в шеренгу и пересчитать. Пленных оказалось 102 человека, офицеров среди них не было. Став по центру, я обратился к немцам с речью, выдержанной в духе того времени. Говорил о том, что теперь они останутся живы (не могу поручиться, что так оно и случилось), что увидят свои семьи. Немцы слушали очень внимательно. Это подогрело мой ораторский раж, и я начал провозглашать лозунги. Сначала выкрикнул «Nieder mit dem Krieg!» («Долой войну!») и услышал в ответ дружное «Hoch!» (соответствует нашему «Ура!»), еще дружнее откликнулись немцы на мое «Гитлер капут!». Не представляю, как долго продолжал бы я свою «речь», если бы не заметил, что на левом от меня фланге шеренги активно действуют несколько невесть откуда появившихся солдат из нашего отряда. Нетрудно было догадаться — ребята собирают «трофейные» часы. Подумал о своем интересе и сказал: «А теперь прошу дать на память советскому офицеру хорошие часы». Произошла заминка, немцы о чем-то шушукались с «парламентером», а часы никто не давал. Пришлось спросить о причине. Оказалось, их смутило требование давать
Восстановив порядок в шеренгах, скомандовал немцам следовать за мной. Солдат с автоматом замыкал необычное шествие. Мы пришли к штабу полка. Вышедший офицер был поражен моей «добычей» и направил нас в соседний двор, где под охраной полковых автоматчиков сидели на земле несколько пленных немцев. Сдав конвоирам «мою» сотню, донельзя гордый собой, я вернулся в наш флигель. Здесь у входной двери стояла кухня Соина, а в комнате начинался завтрак. На этот раз вместо рома пили спирт, немного поели, покурили, и я улегся на узенькую медицинскую кушетку, накрывшись плащом. Растолкал меня ординарец в полдень: «Гвардии лейтенант, вставайте! Команда выходить из города!» Еле продрал глаза. Восстановил в памяти головокружительные события минувшей ночи и вышел во двор, где батарея уже была готова к маршу. С полком мы пошли на запад вдоль залива, тесня деморализованного противника в сторону Пиллау. До победного окончания войны оставался один месяц.
Глава 12. Победа!
Да, теперь наш противник был неузнаваем. Немцам не удалось устоять ни на одном из нескольких рубежей обороны, которые они занимали в эти апрельские дни. В конце апреля мы уже были в пятнадцати километрах от Пиллау. Здесь в хвойном лесу встретили Первое мая (навестивший артиллеристов фотограф политотдела Леонид Прядкин запечатлел в этот день многих из нас). А на следующий день без боя вошли в Пиллау. Основные силы противника покинули город морем, а арьергардные подразделения ушли на Данцигскую косу. Батарея сначала остановилась около гавани, здесь у причала были пришвартованы два безлюдных гражданских судна. Пока я обсуждал с начальником штаба, где будет расквартирована батарея, наши солдаты обследовали эти пароходы и по неосторожности подожгли один из них (Корсаков грел руки над металлической кружкой, в которой горела таблетка трофейного сухого спирта, и нечаянно уронил эту «грелку» на стопку газет).
В штабе мне удалось убедить начальников, что батарею можно разместить на отшибе, в полутора километрах от места размещения основной части полка. Моим козырем было наличие быстрого и маневренного трофейного трактора (кажется, марки «Ланц-Бульдог»), недавно добытого старшиной батареи. Трактор был укомплектован вместительным прицепом, и это позволяло нам своевременно прибывать к штабу полка.
Первые дни в Пиллау мы откровенно бездельничали, в воздухе пахло окончанием войны, о которой напоминали лишь глухие отзвуки артиллерийской стрельбы, доносившиеся с Данцигской косы. Но вот и они прекратились. Пошли слухи о том, что Германия капитулировала. И вот рано утром 9 мая я получаю команду — в 10,00 построение полка, в 11.00 торжественное построение дивизии по случаю окончания войны. Объявляю об этом своим подчиненным, велю пришить свежие подворотнички, смахнуть пыль с обуви, кому надо — побриться.
Торжественное построение состоялось на площади у здания бывшей ратуши. Командир дивизии произнес короткую речь, мы дружно кричали «ура», духовой оркестр играл марши и гимн Советского Союза. Фотографы политотдела и многотиражки делали снимок за снимком. Когда мимо строя нашей батареи прошагал Прядкин, я окликнул его. Леонид остановился на минутку, и, направив на меня объектив, щелкнул затвором. Через несколько дней я послал этот снимок моей любимой.
Каковы были мои мысли и чувства с того часа, когда узнал о великой победе? Скажу откровенно: не
