Вечером того же дня специальные выпуски бухарестских газет под крупными заголовками сообщали о «предстоящем разрыве отношений между Англией и Германией». Но через некоторое время, когда сенсация потеряла свою остроту, английский посол преспокойно вернулся в Берлин…
В кулуары, а иной раз и в прессу просачивались предупреждения Москвы. Гитлеровские пособники изощрялись, стараясь исказить смысл советских предложений. За малейшее проявление симпатий к стране Советов людей подвергали жестоким преследованиям. Тем не менее правда о советских предложениях доходила до народа… Появились листовки, случалось раздобыть и газету «Скынтею», издававшуюся бесстрашными патриотами-подпольщиками.
А события шли своим чередом…
Не прошло и недели, как нацисты вторглись в Литву и оккупировали ее единственный порт Мемель. Не отставал от фюрера и дуче. Благословляемые понтифексом максимусом — наместником бога на земле — папой Пием XII, итальянские войока оккупировали Албанию…
Мир не успел опомниться от одного удара, как был нанесен следующий… На устах людей, на страницах газет появилось новое название: Данциг!
В столовой, где Илья обедал, кто-то спросил:
— Что такое Данциг? Государство, город, провинция или, быть может, империя? Ему ответили: «Это коридор»… — «Коридор?» — удивлялись и на Вэкэрешть в ресторане «золотозубого». — Что значит «коридор»?
Немало людей в Румынии не знали, где Данциг и что из себя представляет «коридор», но если кто- нибудь опрашивал: «Зачем этому бешеному Гитлеру коридор?» — люди пожимали плечами и отвечали:
— «А что, вы разве не знаете, что без коридора нет квартиры?!
— Так кто же не хочет отдать этот «коридор»? — продолжали любопытствовать обитатели Вэкэрешть.
— Поляки… — отвечали им.
— Как поляки? Какие поляки?
— Да, да, те самые, из Варшавы…
— Так это же может не сегодня-завтра коснуться и нас, румын… Ведь Польша совсем рядом!
— А Чехословакия далеко? Тоже граничит с нами…
— Э-э-э!.. Все-таки подальше… Как-никак где-то там, за Карпатами… Но Польша? Это же страшно!
По нескольку раз в день выходили листки специальных выпусков. Люди жадно ловили последние известия, но ничего толком не могли понять.
Уже забылись имена Шушнига, Бенеша, хотя это еще было «как вчера». Теперь у всех на устах была фамилия польского министра иностранных дел — Бек. Говоря о нем, румыны не без основания высказывали опасение:
«Как бы польский бек[38] не перегорел, а немецкий, фирмы «Тунгсрам», не заменил его…»
Илья проходил мимо кинотеатра «АРО», когда со стороны площади Братиану появились мальчишки- газетчики с последними выпусками:
«Эдицие спечиало-у! Ултима Ора-у! Спечиало-у!.. Предстоящая поездка в Берлин министра иностранных дел Польши полковника Бек!.. Эдицие спечиало-у… Поручительство Англии и Франции! Спечиало-у… Положение с Данцигом улучшается!.. Ултима… Ора-у!»
Илья медленно шагал, обдумывая услышанное, и машинально смотрел в витрины писчебумажных, парфюмерных, галантерейных магазинов, бросавших снопы электрического света на тротуары бульвара Братиану. Впереди, загораживая почти весь тротуар, шествовал хорошо одетый толстяк. На ходу он курил и косился на витрины. По запаху Илья определил, что толстяк курит сигареты «Гольф». За два рабочих дня Илья получает столько, сколько стоит одна такая пачка. Вот толстяк подошел к цветочнице, продающей полевые гвоздики, молча взял несколько букетиков, обнюхал их, потом, вытянув короткую руку, стал неторопливо разглядывать букетики. Смуглая, с изможденным лицом женщина, прижимая к груди укутанного в рваный мужской пиджак ребенка, смотрела на него с надеждой.
— Три за пару… — пробормотал толстяк, не вынимая изо рта сигареты.
— Господин мой дорогой, да вы взгляните-ка, что это за цветочки! Какой аромат! А букетики вон какие густенькие, пышненькие, вы посмотрите… По два лейчика за букетик берите! Я и так уж продаю по дешёвке, — жалобно приговаривала женщина. — Берите на выбор! У меня вон девочка, бедняжечка, уснула. Голодненькая… Я еще ей хлебушка не купила… Купите цветочки!
— Нет, больше не дам… отрубил толстяк. — Пара три. Не хочешь, черт с тобой. Оттого-то вы и дохнете на улицах с голоду…
Илья сам не знал как это получилось… За какую-то долю секунды в его голове пронеслась вереница отрывочных мыслей и воспоминаний: Гаснер и его злобная фраза «…и твой отец подыхает где-нибудь с голоду», крушение мечты стать летчиком, тяжелый и неблагодарный труд матери, ее унижения перед толстосумами… Этот бездушный и наглый толстяк — почудилось ему — виновник всех обид и невзгод, пережитых им самим, его близкими, всеми обездоленными и униженными, с которыми столкнула его жизнь в столице. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Илья рванулся вперед и вырвал из рук толстяка цветы. Тот сначала оторопел, но тут же поднял свою палку и замахнулся. Илья увернулся от удара. Ему хотелось выхватить у толстяка трость и дать ему по жирной физиономии. Выражение лица Ильи, наверное, не предвещало ничего доброго, и толстяк шарахнулся в сторону. Быстро удаляясь, он обернулся и крикнул:
— Осел, невежда, голодранец! Передам в полицию, будешь знать, как себя вести. Рвань! Портки сначала купи, а потом будешь цветы в руки брать…
Илья заскрипел зубами. Он чувствовал, что если еще раз взглянет на толстяка — не миновать ему полиции…
— Сколько у вас букетиков? — спросил он, тяжело дыша.
Женщина перепугалась и не знала, что ответить.
Илья взглянул на спящую девочку и вспомнил свою сестренку. Вот так же в старый отцовский пиджак кутала ее мать, когда они, бывало, засиживались по вечерам у знакомых. Вот такая же Ленка была, когда Илья видел ее в последний раз. Где-то она сейчас… Уже, наверное, большая… Лет тринадцать ей или даже четырнадцать… И снова потеплевшим голосом Томов спросил женщину:
— Так сколько у вас букетиков?
— Восемь, — неуверенно сказала женщина.
Илья достал из кармана последние двенадцать лей и отдал их цветочнице: — Мне шесть букетиков! Жаль, больше денег нет, я бы все их купил, чтобы вот таким толстомордым не осталось. Для них цветы не жалко только на случай похорон… В гроб чтобы им класть!
— А что же нам делать, миленький? Уж приходится… Кушать хочется… Благодарствую, мой миленький, благодарствую… Дай вам бог здоровьица…
Подходя к центру со стороны Каля Викторией, Илья вновь услышал голоса газетчиков: «Тимпул!», «Универсул!», «Курентул!» «Войне не бывать!»… «Министр иностранных дел рейха фон Риббентроп и генерал-полковник фон Браухич собираются в отпуск!..»
Над самым ухом Ильи кто-то гаркнул: «Порунка Времий!» Германия готова к войне на десять и даже двадцать лет! Заявление рейхсминистра Геринга! Настоящие румыны! Покупайте, читайте и распространяйте газету «Порунка Времий», орган «Железной гвардии»!.. «Порунка Времий!» Германия готова к войне…»
У университета Илья пересек площадь. Из хлебной лавки выносили свежие батоны. Илья проглотил слюну и стал вдыхать аромат цветов.
На Вэкэрешть, как обычно, было шумно. У кинотеатра «Избында» громкоговоритель был подсоединен к экрану. Шла какая-то немецкая военная картина. Беспрерывно слышалась стрельба, вой сирен, взрывы, стоны. Из летнего ресторана «золотозубого» доносились звуки аккордеона и цимбал, голоса официантов: «Подаю, подаю».
Ня Георгицэ играл в табле с Ницей Войнягу. Как всегда, они спорили о политике. Войнягу ругал Чемберлена и Даладье, ня Георгицэ заступался. Возмущенный голос трамвайщика остановил Илью на пороге.
